Книга теней
Шрифт:
В библиотеке вор появился уже перед самым уходом. Он быстро прошел через верхние комнаты и видел только задранную тощую левую ногу Сабины, соскользнувшей в своей предсмертной агонии на пол и лежавшей между стеной и кроватью. И все же было очевидно, что здесь совершено преступление. Кровь на подушках, забрызганные кровью муаровые обои. Когда же он обнаружил в библиотеке второе тело, в столь ужасном состоянии, с синим мертворожденным ребенком между ног… Увидев все это и сообразив, что уже набрал добра больше, чем может унести, вор поспешно покинул дом тем же путем, что и вошел, — через окно кухни.
Той
Сабина в одно светлое утро была похоронена в освященной земле. Похороны были пышными, но присутствовали на них только завзятые зеваки и бродяги.
Тельце ребенка, девочки, было отделено от тела матери и сожжено в печи приюта для подкидышей. Мадлен как самоубийца была предана земле у пересечения дорог, вдали от городских стен. Погребение сопровождалось крайне урезанными похоронными ритуалами.
ГЛАВА 14Спасена
Едва повесть о злоключениях Мадлен и кюре была рассказана до конца, как отец Луи подал голос с подоконника, нарушив воцарившееся было молчание.
— Она уже здесь, — проговорил он и помахал из окна рукой кому-то внизу.
— Она идет! — обрадовалась Мадлен, как будто печальная судьба, только что ею изложенная, была не ее собственной, а чьей-то чужой. — Себастьяна идет! — Она повторяла это снова и снова. Темно-красные края раны ее возбужденно затрепетали, кровь сгустками капала с них, а из горла она лилась, словно из открытой цирюльником вены; когда девушка начинала говорить — а как еще мне назвать то, что она делала? — это заставляло кровь литься из разорванной глотки потоком.
Бережно, однако продемонстрировав необычайную силу и очень быстро, отец Луи поднял меня со стола, на котором я оставалась на протяжении всего рассказа. Он улыбнулся мне, будто перед ним было нашалившее, но очень любимое дитя, которое он не может наказать, а потому вынужден проявить снисхождение.
— Я должен извиниться за свою подругу, — проговорил кюре. — Она очень взволнована; ведь ей пришлось ждать этого дня несколько столетий.
Мадлен подошла к окну, и я услышала, как она еще раз произнесла все то же незнакомое для меня имя. Я взглянула на отца Луи.
— Она говорит, что прибыла Себастьяна д'Азур. — Он быстро вернулся к окну и опять подал рукой знак кому-то едва различимому в предрассветных сумерках.
Путь Мадлен от стола к подоконнику был отмечен пятнами крови. Теперь кровь образовывала вокруг нее красный, все расширяющийся круг, своего рода нимб, хорошо видный на каменном полу.
— Себастьяна вот-вот поднимется, — проговорил отец Луи.
— И солнце тоже , — не то подумала, не то произнесла Мадлен. — Мы должны поспешить, если…
Я не разобрала следующих ее слов. Следует отметить, что я находилась в полуобморочном состоянии от страха и от усталости. И очень сильно саднило там, где только что побывал инкуб.
— Что… — пролепетала я, — что здесь происходит?
— Успокойся, — ответил отец Луи. Он подошел
Воистину есть вещи неизъяснимые, подумала я. Священник положил свои холодные руки на мои плечи, сжав их, словно тисками.
— Та боль… — произнес он с гордостью, — та боль скоро пройдет. Но тебе ведь понравилось, правда?
Я промолчала и, наверное, улыбнулась. Кажется, в этот момент я поняла, что жалею не о той боли, которую мне причинил инкуб, а о той, которую причинила сестра Клер.
Сестра Клер де Сазильи. Я почти забыла о ней, так как не чувствовала последствий ее побоев, пока длился рассказ о событиях в К***, а затем меня так ошеломило все, что… Alors, теперь я снова увидела и даже ощутила мои синяки — правда, раны затянулись, но болезненность все равно осталась, это чувствовалось даже при легком нажатии; я вспомнила и о крови, запекшейся в ушных раковинах, а раздувшаяся губа снова заболела там, где была рассечена. Когда эта боль, хоть и не очень сильная, вернулась — пускай она казалась мне теперь совсем слабой, — мною опять овладел гнев, дикая темная ярость. Что же до той, другой боли, о которой упомянул отец Луи, ее можно было легко стерпеть.
— О да, — согласился он, — смакуй, наслаждайся ею. Радуйся ей, пока она не пройдет.
— Смотри! — позвала Мадлен, и я подошла к ним, стоявшим у окна; стекла его были покрыты тончайшим слоем инея, который казался искрящимся налетом алмазной пыли. Сквозь него виднелось побледневшее безоблачное небо. Внизу я не заметила никого. Но обратила внимание на первые лучики солнца и произнесла страшное слово: «Рассвет».
На галерее, за той дверью, через которую я пришла в малую библиотеку, послышались какие-то негромкие скребущие звуки. А может, они доносились из коридора? Интересно, Мадлен и кюре тоже услышали их? Я взглянула на отца Луи, и тот со вздохом ответил:
— Да, я знаю. Крадутся, как мыши в ночи. — И он присел на край стола, положив ногу на ногу, скрестив руки на широкой груди. Пожав плечами, он словно хотел сказать: увы… Но вместо этого спросил: — Скажи нам, пока приходится ждать, ты знаешь, кто мы?
— Ждать чего? — не удержалась я от вопроса. Меня била дрожь. Я была без одежды, замерзла и не сомневалась, что через час или меньше меня ждет смерть. Мне пришло в голову, что надо попытаться открыть двери и, если получится, попробовать убежать.
Мадлен и Луи оценивающе осмотрели меня с ног до головы. Я не почувствовала стыда и не съежилась под их взглядами. Это удивило меня. До сих пор удивляет.
Мадлен отошла от окна и сразу же очутилась рядом — меня вновь посетила мысль, что она передвигается с быстротою луча света; в руках у нее было рваное розовое платье, и, хотя оно оказалось до ужаса заляпанным кровью, я обрадовалась, почувствовав на плечах согревающее прикосновение ткани. В следующее мгновение я увидела, как Мадлен сидит на столе, подобрав под себя ноги, рядом со священником. Тот снова задал прежний вопрос: