Книга желаний
Шрифт:
Конечно, устраиваться на дневку возле лагеря было рискованно. С одной стороны. С другой же, тангры не знают о присутствии Карла, они расслаблены и ленивы, следовательно, целенаправленно заниматься поиском никто не станет. Тем паче солнечный свет представляет опасность и для третьей расы. А люди… сомнительно, чтобы решились сунуться за пределы лагеря без хозяйского приказа.
И все-таки Карл нервничал, лежал, представляя, как медленно карабкается по небосводу желтый шар, и нервничал. Что понадобилось танграм здесь? Неужели пронюхали про Полигон и тринадцатую Базу? Тогда почему всего сотня? Нет, дело не в Полигоне, иначе лагерем стали бы два, а то и три улья. И ведут
Карл старательно вспоминал увиденное, вычленяя отдельные детали. Коновязь… земляные валы, укрепленные деревянными кольями… площадки для часовых… Лагерь стоит давно, такое ощущение, что тангры кого-то ждут. Или чего-то? Вопрос чего.
По-хорошему следовало бы взять пленника, но пропажа человека, не говоря уже о Высшем, насторожит кандагарцев. Опять же Карлу не составит труда обойти лагерь, но это решение ему тоже не нравилось, потому как в данном случае за спиной оставалась сотня воинов, способных нанести удар в самый неподходящий момент. К тому же существует вероятность, что этот лагерь — один из многих, на территории Пятна можно армию укрыть, и никто не заметит…
Все-таки придется выходить на охоту.
Завтра он получит ответ на все интересующие его вопросы, а заодно и решит, как поступить дальше — обойти лагерь либо развернуться назад.
То ли от близости гор, то ли от удивления, то ли по каким либо иным непонятным еще причинам, но вернулся сон: Черно-белый, бело-черный, фотография в стиле ретро, негатив и позитив. Черный атлас, белая кровь… жемчуг россыпью и лепестки роз. Чья-та рука закрывает глаза, в которых застыло удивление… Айше не идет удивление.
И смерть тоже.
Дьявол, когда это закончится-то?
— Раз, два, три, четыре, пять… — детский голосок звенел в ушах. — Вышел зайчик погулять… Здесь гулять нельзя. Совсем нельзя.
— Я не буду, — пробормотал Карл и окончательно очнулся. И привидится же такое? В висках мелко и часто стучал пульс, а рот был полон вязкой соленой слюны. Черт, он губу прокусил… твою ж мать!
Глава 7
Мы двигались и в этом постоянном, размеренном движении было нечто отупляющее. Лес остался позади, а впереди черной равниной расстилалась степь, кое-где украшенная редкими деревцами. Одуряющее пахли травы, стрекотали кузнечики, луна в небе, сыто переваливаясь с одно круглого бока на другой, лила на землю беловатый, призрачный свет. По правую руку блестела узкая лента ручья, и лошади время от времени поворачивали головы к воде и возмущенно фыркали, требуя утолить жажду. Шли мы по течению — теоретически этот безымянный ручей должен впадать в Лану, осталось проверить, насколько теория с практикой сочетается.
А вообще здесь было… странно. Не знаю, как объяснить, такое ощущение, будто внешнего мира не существует, ни мира, ни тангров, ни Святого Престола, ни меня самой. Вернее я есть, но лишь как часть большой картинки, которая включает и черную степь, и ручей, и кузнечиков, и ленивую луну… с каждым часом мне все сильнее и сильнее хотелось остаться здесь. А почему нет? Тихо, спокойно, мирно… едешь себе и едешь, вчера, сегодня, завтра… Кажется, вон то дерево впереди я уже видела… или не видела? Здесь все деревья похожи друг на друга.
— Едем, едем, а все одно и то же… — до ушей долетело бурчание Фомы, такое же привычное, как окружающая нас степь. — Вот увидите, заведет она нас в тихое место и пожрет всех до единого…
— Ага, а туточки место ничего не тихое, ну, чтоб
Первая жертва умирает всегда, это не правило, но так получается, поскольку каждый из нас стремится оттянуть неприятный момент, каждому подольше хочется побыть "обычным" человеком, а когда жажда вытягивает последние силы, растворяя разум в единственном желании — получить кровь — мы срываемся и в результате… неприятно, но ничего не поделаешь. С Рубеусом другая проблема — если он убьет кого-либо из своих, то в жизни себе этого не простит. Идеалист, мать его.
— Нет, и не может быть веры словам слуги Дьвольского, ибо обещания его — мед горький, и душа от меда этого ссыхается и умирает в муках… — продолжал бубнеть Фома, нимало не заботясь о том, что я слышу. Более того, он хотел, чтобы я слышала, чтобы знала, чтобы ни на минуту не забывала, кто есть он, а кто я. К вопросу об инцидентах: после давешнего происшествия характер у мальчика изменился в худшую сторону. Любопытство, приправленное страхом, сменилось откровенной враждебностью, при каждом удобном, да и неудобном тоже, случае, Фома цитировал высказывания великих человеческих мыслителей. В общем и целом суть их сводилась к одному: Земля для людей, а всех, кто человеком не является, надлежит предавать огню. Вот такой юный инквизитор.
Дав волю раздражению, я пришпорила лошадь, она, конечно, в моих проблемах не виновата, но нечего плестись нога за ногу, так мы в жизни из этой чертовой степи не выберемся.
Скучно. Все чем-то заняты: Нарем шевелит губами, видать, снова псалмы про себя проговаривает, Селим прямо в седле пытается жонглировать двумя ножами, Ильяс с Анджеем уехали куда-то вперед, вроде как в разведку. Морли дремлет, Край с Масудом перебрасываются круглым камешком — ловкость тренируют, а князь наш, как всегда, возле Рубеуса, беседуют.
Подъехать, что ли? Но вряд ли они обрадуются. Вот что за несправедливость: к Рубеусу люди отнеслись более-менее спокойно — нет, они не делали вид, будто ничего такого не произошло, но и не отворачивались, когда Рубеус заговаривал — а меня чураются, будто я заразная.
Но люди — это люди, с них спрос невелик, гораздо обиднее, что Рубеус с непонятным упорством избегает меня, он даже не пытается делать это вежливо. Стоит приблизиться, как он отворачивается, уходит или, как сегодня, находит какое-нибудь сверхважное занятие вроде разговора с князем. Обидно и больно.
Разве я чем-то заслужила подобное обращение?
Наверное, следовало бы уйти, они бы обрадовались, причем все: и Рубеус, и Вальрик, и Фома… и каждое утро, устраивая лежку, я давала себе слово, что на закате уйду. У меня своя жизнь, у них своя. Но наступал вечер, и я седлала лошадь и, злясь на собственное безволие, ехала вперед.
Кажется, на этом месте я задремала, во всяком случае, когда впереди раздался оглушительный крик: "Горы! Впереди горы!", едва не свалилась с лошади.
Горы? Здесь горы? Невозможно. Я помнила карту, пусть схематичную, устаревшую и оттого весьма неточную, но все же карту — гор здесь не было и в помине, никогда не было.