Книга желаний
Шрифт:
— Чего?
— Упасть. Здесь глубоко.
— Наверное, — оценить на глаз глубину разлома не представлялось возможным, да и зачем. Следующий вопрос Рубеуса поставил меня в тупик.
— Может, пересядешь в более… безопасное место?
— Лучше уж ты присаживайся. Здесь красиво, почти как дома, только там огоньков нет.
— А что есть? — он присел, то ли для того, чтобы продемонстрировать отсутствие страха перед высотой, то ли просто, чтобы поговорить. Хотя, когда это он со мной разговаривал? И с чего вдруг такая любезность?
— Звезды. Много-много звезд. Луна.
Наверное, можно было рассказать про холодный снег, про тусклый, тяжелый лед, помнивший еще мир до катастрофы, про трещины, затянутые тонкой корочкой, обрывы, лавины… про пещеры и темные озера, никогда не знавшие солнечного света… про существ, обитающих в этой извечной тьме и известняковый жемчуг, отдаленно похожий на зеленые звезды охотников. Я многое могла бы рассказать, но почему-то молчала.
Огоньков внизу становилось меньше, а молчание затягивалось. Мой собеседник был смущен и даже несколько растерян, чего отродясь за ним не наблюдалось. Наконец, когда я почти решила уйти, Рубеус спросил.
— Скучаешь?
— Скучаю, — я действительно скучаю. Не по Орлиному гнезду, не по Карлу, а по тому миру, в котором я ощущала себя если не нужной, то хотя бы не лишней.
— Ты не хочешь со мной разговаривать?
— Не хочу.
Он кивнул, будто не ожидал другого ответа. А может, и вправду не ожидал. Вставать и уходить было лень, разговаривать тоже не хотелось, поэтому я продолжала сидеть, исподтишка рассматривая Рубеуса. Шрамы почти исчезли, а черты лица стали чуть жестче, резче, неприятнее. Коснуться бы, разгладить…
Господи, о чем я вообще думаю?
— Ты обиделась, — уверенно сказал Рубеус. — Тогда на мосту обиделась и сделала что-то, я перестал ощущать твое присутствие.
— Это называется экран.
— Да плевать, как это называется! Ты… ты не имела права так поступать.
Значит, я еще и виновата?
— А мне казалось, что ты только обрадуешься. Тебя ведь тяготила это связь? Ты же хочешь оставаться человеком, а тут я… мешаю жить, путаюсь под ногами, подсматриваю мысли, читаю эмоции да еще при всем этом нагло навязываю свое общество. — Наверное, не следовало разговаривать так, но мне было горько и обидно, хотя обида — чувство нефункциональное и нелогичное, а значит не следует обращать на него внимания и уж тем паче настолько поддаваться.
Рубеус не стал оправдываться, только тихо сказал:
— Извини.
Это его "извини" дорогого стоило. Но странное дело: обида, вместо того, чтобы исчезнуть, удовлетворившись извинением, вспыхнула с новой силой. Однако экран я все-таки убрала, по себе знаю, как плохо одному и в пустоте. Но Рубеус не спешил уходить. Что ему еще надо? Пусть убирается и Вальрика разговорами лечит, я уж как-нибудь обойдусь.
Одиночество — не так и страшно, если ты сидишь на каменном облаке, свесив ноги в пропасть, до краев наполненную сине-зелеными огоньками-звездами.
— Мне было пять лет, когда я впервые увидел вампира. Увидел так близко, как тебя сейчас. Повелитель после долгого перерыва наведался в деревню, чтобы выбрать
— Зачем? — Спрашивала я скорее для того, чтобы не оборвать беседу. Правило, запрещающее трогать человеческих детей, имеет одно исключение — Дат-Каор.
— Чтобы вырастить достойную дичь для вашей охоты. Ты же знаешь, что такое Дат-Каор? Сама должна была участвовать и не раз.
— Три.
— Что три?
— Трижды участвовала.
Каждый из этих трех раз был отдельной раной на моей совести, до сих пор вспоминать тошно. Правила Дат Каор просты: да-ори, как правило, кто-нибудь из Хранителей или на худой конец из Первой Сотни, отбирает перспективных детишек, воспитывает их, обучает, тренирует, а потом выпускает на волю. Во всяком случае, считается, что у людей есть шанс уйти… Им даже предоставляют несколько дней форы, а потом… самое гадкое, что воины, участвующие в забаве, не торопятся уничтожить жертву. Высший класс, когда человек умирает ровно столько, сколько длилась погоня…
— Поначалу нам было интересно. Весело. Стать самым сильным, самым быстрым, самым умелым… учиться, день за днем, год за годом. И ради чего? Ради бессмысленной жестокой забавы? Ты ведь понимаешь, о чем я?
Понимаю. Кровь. Грязь. Боль. Смерть. Не ради того, чтобы остановить жажду и выжить самой. Смерть ради смерти, жестокость ради жестокости. Считается, что таким образом воины окончательно осознают себя да-ори, то есть проводят сознательную границу между собой и людьми. По мне же Дат-Каор — обыкновенная, тупая бессмысленная травля.
Хуже всего, что избавиться от участия в этом действе можно было лишь победив. Победа — это не только догнать жертву, вступить в бой и победить. Победа — это убить жертву по всем правилам, так, чтобы судьи не посчитали смерть чересчур уж быстрой. Поспешность свидетельствует о недостаточной устойчивости психики.
На третий раз у меня получилось.
— К десяти годам мы знали, что нас ждет. Повелитель не пытался скрыть, более того, он продемонстрировал фильм о том, что бывает с проигравшим. Хороший стимул к учебе. Мой друг решил, что, повредив руку, сумеет избежать высокой чести и возвратится в деревню. Второй… фильм… проходил прямо в зале для тренировок. Мы все присутствовали, видели, слышали, понимали. Тогда я впервые понял, что такое ненависть. Хуже всего, что мы ничего не могли поделать. Мы все пытались убить Повелителя. На тренировке настоящее оружие, каждый может попытаться, но…
— Но ни один человек не способен одержать верх над да-ори.
— Точно. Однажды мне удалось коснуться его. Поцарапать. Я был счастлив, хотя и ожидал смерти, а он рассмеялся, сказал, что у меня хорошие данные и… — Рубеус хлопнул ладонью по козырьку. — В общем, закончилось тем, что я выбыл на третьем круге. Двойной перелом бедренной кости, вследствие чего признан негодным, однако в виду несомненной ценности генетического материала и перспективности разведения данной линии экземпляр был возвращен в природную среду.