Книга живых
Шрифт:
И Анатолий чувствовал всеми фибрами души, что жизнь, которая творилась в этой усадьбе, энергия, которой гений напитал этот дом, во многом наложила отпечаток на жизнь всей станицы Вешенской.
И не только Вешенской, но и всего Дона, всего российского казачества.
Писатель силой своего таланта вырвал казаков из небытия, в которое пытались отправить их коммуняки. Дал возможность всему миру увидеть красоту и мощь русского народа, воплощенную в его самой пассионарной, самой свободолюбивой, самой демократической части.
И, уже выйдя из дома
«Странное дело! – думал отец Анатолий, сидя на лавочке у металлической оградки усадьбы и глядя на текущий далеко внизу привольный, окаймленный по берегам лесом, Дон. – Такая благодать на душе, как будто побывал в храме, в святом месте. Как будто встретился со святым. А ведь он им не был. Любил Михаил Александрович жить с размахом. И охоту любил. И рыбалку. И водочку попивал от души. И мужские заботы у него были немалые. А все равно – святой. Хоть ты тресни! Потому что его великий творческий труд так поднял его душу к небесам, что волей-неволей сделал апостолом. Апостолом новой религии. Религии творчества».
XIV
В свое время Анатолий Казаков, работая следователем, повидал немало казенных судебных учреждений. Но то было давно, да еще и в Казахстане. Поэтому сейчас он с интересом изучал недавно построенное здание районного суда.
С крылечка двинулся по длинному коридору с пронумерованными дверями. Шел, пока не обнаружил нужный зал.
Место судилища было достаточно просторным и удобным. В противоположной от входа стороне имелось небольшое возвышение, на котором стоял огромный стол, а за ним – черное кресло с высоченной спинкой. На стене за креслом алым пятном висел герб. Двуглавый орел с коронами и распущенными когтями.
«Хищная птица, – подумал Казаков, – такой не попадайся».
Все остальное в зале было попроще. Стены желтоватого теплого цвета. На полу ламинат под паркет. Массивная мебель – судя по всему, белорусского производства.
Справа от судейского стола стояла металлическая клетка. Внутри нее – скамья подсудимых. Клетка, прочная, сваренная из арматуры и покрашенная в черный цвет, выглядела пугающе. И как-то абсолютно дико.
Рядом с клеткой два массивных коричневых стола – для адвокатов.
Посреди зала, как дуля, торчала деревянная полутрибуна. Место, откуда свидетели оглашают свои показания.
В самом зале – несколько деревянных скамеек для зрителей.
В общем, все прилично и казенно-функционально. Никаких тебе изысков и модерна.
Хотя новшества были. Везде стояли микрофоны, и, судя по всему, шла видеозапись.
«А вот это хорошо! – отметил он про себя. – В старые времена секретарь вел протокол и мог что-то изменить в показаниях, что-то пропустить. Теперь фальсифицировать труднее».
Осмотревшись, отец Анатолий увидел в зале знакомое лицо. Это был Григорий Пантелеевич – старенький гид-смотритель из музея станицы Новосоветской.
Он быстро прошел к нему.
Народ подтягивался.
Смотритель шепотом называл отцу Анатолию имена и степень участия в деле входящих людей:
– Это сват генерала Водолазова. Он от обвинения.
– Это свидетель от потерпевших. Видел драку.
– Это теща!
Тут в зал в сопровождении то ли будущей, то ли уже настоящей свекрови вошла виновница всего этого дела – Дарья.
Отец Анатолий опытным взглядом определил по ее округлившемуся животу, что «плод любви несчастной», судя по всему, зреет успешно. А в остальном Дарья была все той же девой, юной и цветущей. Только не улыбающейся, как тогда, когда он впервые встретил их с Романом в придорожном кафе.
Зал заполнялся. И по тому, как люди рассаживались на левой или правой половине, можно было понять, от кого они.
Из судейских первым пришел прокурор. Статный, видный добрый молодец в синем форменном мундире с блестящими пуговицами. На его интеллигентном с бородкой лице хорошо смотрелись большие очки в золотой оправе. Белые холеные руки держали тоненькую папочку и айпад.
Он неторопливо, по-хозяйски устроился на своем месте, поправил галстук и принялся за чтение бумаг.
«Вполне себе современный прокурор! Интересно, на какой машине он приехал?» – подумал отец Анатолий. Но не успел додумать эту ценную мысль, как увидел, что сбоку в стене открылась дверь, и в проеме показался толстенный мент. Он оглядел помещение и, судя по всему, удовлетворенный осмотром, буркнул куда-то:
– Заводи!
И в дверях появился похудевший, остриженный налысо Роман, в наручниках и клетчатой рубашке.
Конвоир, сняв с него наручники, запустил его в клетку.
Казаков посмотрел на это действо и с горечью подумал: «Еще никто не знает – виноват человек, не виноват, а его уже в клетку. Как какого-нибудь закоренелого врага рода человеческого! Злая все-таки система, тупая. Как-никак, двадцать первый век, а у нас…» – он не нашел подходящего слова и переключил внимание на другую дверь. Потому что молодая женщина-секретарь произнесла буднично и устало:
– Прошу встать! Суд идет!
Вошел суд. Под словом «суд» скрывался молодой, розовощекий мужчина в щегольской черной, похожей на рясу, судейской мантии со стоячим воротом и белым подворотничком. От него, прямо как с рекламного плаката, веяло здоровьем и благополучием.
Казакову невольно подумалось: «Это уже какое-то новое поколение. Наверняка из чьих-то родственников. Сейчас, говорят, в милиции, суде, адвокатуре полно сынков и внучков, которые тепло пристроились под крылышком у пап-генералов!» Но думай не думай, а вставать в знак уважения к суду приходится.
Дальше все тоже шло по накатанной.
Судья объявил судебное заседание открытым и сообщил, что рассматривается дело по обвинению Ефремова Романа Михайловича по статье…
Из чего Казаков понял, что Романа обвиняют в нанесении тяжких телесных повреждений.