Книги Бахмана
Шрифт:
Боже мой, у меня начинается истерика, не допускай ее, вспомни Гриббла… Не надо… Только не это… Не надо…
Но он ничего не мог поделать. Он хохотал и хохотал, у него уже начались колики в желудке и подгибались ноги, и кто-то уже кричал у него над ухом, стараясь перекрыть рев толпы. Это был Макврайс.
— Рей! Рей! Что с тобой? Ты в порядке?
— Они смешные! — Он почти плакал от смеха. — Пит, Пит, они такие смешные, что… Ну такие смешные!
Девочка в грязном платье с серьезным видом
«Я могу умереть, — подумал он. — Я могу умереть хохоча, вот будет номер!»
Колли по-прежнему весело улыбался, махал зрителям и поносил их и журналистов, и это было смешнее всего. Гаррати упал на колени и получил еще одно предупреждение. Он издавал теперь только отрывистые, похожие на лай смешки — на большее его легкие уже не были способны.
— Его сейчас стошнит! — завопил кто-то в диком восторге. — Смотри, Элис, сейчас его стошнит!
— Гаррати! Ради всего святого! Гаррати! — надрывался Макврайс.
Он обхватил Гаррати сзади, каким-то образом помог ему подняться, и Гаррати заковылял дальше.
— О Господи, — задыхаясь, проговорил он, — Господи Боже, они меня убивают. Я… не могу… — Он снова разразился слабым, кашляющим смехом. Колени его подогнулись. Макврайс снова рывком поднял его. Воротник Гаррати порвался. Оба получили по предупреждению. «У меня это последнее, — проплыло в голове у Гаррати. — Скоро я увижу пресловутую ферму. Прости, Джен, я…»
— Пошли, дурак, я не могу тебя тащить, — прошипел Макврайс.
— Я не могу, — выдохнул Гаррати. — Дыхания нет, я…
Макврайс быстро дважды ударил его — по правой и по левой щеке, а затем быстро, не оглядываясь, ушел вперед.
Смех прекратился, но живот болел, а воздуха в легких не осталось, и ему казалось, что он уже не сможет сделать вдох. Он плелся вперед, шатаясь как пьяный, и старался восстановить дыхание. Перед глазами плясали черные круги, и он отчасти сознавал, насколько близок к обмороку. Одна нога зацепилась за другую, он споткнулся, но как-то удержал равновесие.
Если я упаду — умру. Мне не встать.
А на него смотрели. Вся толпа смотрела на него. Бешеный рев стих до почти нежного шепота. Они ждали его падения.
Он шагал вперед, сосредоточившись исключительно на том, чтобы переставлять ноги. Когда он учился в восьмом классе, ему попался рассказ писателя по имени Рей Брэдбери, и в том рассказе говорилось о толпах, которые собираются при несчастных случаях со смертельным исходом, о том, что у всех этих людей всегда одно и то же выражение лица, о том, что они всегда как будто знают наверняка, выживет пострадавший или умрет. «Я еще поживу, — мысленно говорил им Гаррати. — Я выживу. Я еще немного проживу».
Он заставил себя шагать в такт ритмичным мозговым импульсам. Все остальное, даже Джен, он выбросил из головы прочь. Для него не существовало жары, Колли Паркера, Фрики Д’Аллессио. Для него не существовало даже непрекращающейся тупой боли в стопах и замороженных от напряжения икроножных мышц. И только одна мысль пульсировала у него в голове как часы. Как сердцебиение. Еще пожить. Еще пожить.
Из этого состояния его вывели выстрелы.
Толпа мгновенно стихла, в наступившей тишине выстрелы прозвучали ошеломляюще громко, и Гаррати услышал, как кто-то вскрикнул. «Тебе известно теперь, — подумал он, — что ты прожил достаточно долго, чтобы услышать выстрелы, достаточно долго, чтобы услышать собственный крик…»
Но тут он случайно пнул ногой камешек и почувствовал боль, и оказалось, что билет достался не ему, а 64-му, симпатичному улыбчивому парню по имени Фрэнк Морган. Теперь Фрэнка Моргана уже волокли с дороги. Одна дужка его очков еще оставалась за ухом, и оправа упрямо ползла по асфальту вслед за владельцем. Левая линза треснула.
— Я не мертв, — изумленно проговорил Гаррати. Удивление окатило его теплой синей волной, и ноги опять сделались ватными.
— Да, но ты должен был умереть, — отозвался Макврайс.
— Ты спас его, — сказал Олсон. Его слова явно заключали в себе проклятие. — Зачем ты это сделал? Зачем ты это сделал? — Его пустые, как латунные дверные ручки, глаза сверкали. — Убил бы тебя, если б мог. Ненавижу тебя. Ты умрешь, Макврайс. Вот подожди, увидишь. Бог покарает тебя за то, что ты сделал. Бог поразит тебя, ты умрешь, превратишься в мешок дерьма.
Бледный, пустой голос. Гаррати почти ощутил запах окутывающего Олсона савана. Он зажал рот ладонями и застонал. Правда в том, что они все окутаны саваном.
— Да пошел ты, — хладнокровно ответил Макврайс. — Я плачу долги, вот и все. — Он взглянул на Гаррати. — Мы квиты, друг. И на этом закончим, верно?
Он ушел вперед, не очень спеша, и вскоре уже шел ярдах в двадцати впереди рядом с кем-то в цветной рубашке.
Дыхание Гаррати восстанавливалось, но очень медленно, и довольно долго он считал, что у него колет в боку… Но это наконец прошло. Макврайс спас ему жизнь. У него случилась истерика, на него напал неудержимый приступ смеха, и Макврайс не дал ему упасть. Мы квиты, друг. И на этом закончим, верно? Верно.
— Бог накажет его, — говорил Хэнк Олсон со смертной, нечеловеческой убежденностью. — Бог сшибет его.
— Заткнись, или я тебя сам сшибу, — сказал ему Абрахам.
Становилось все жарче; то там то сям вспыхивали короткие споры. Огромные толпы на обочинах поредели немного, когда группа отошла подальше от телекамер и микрофонов, но не сошли на нет, и даже ряды зрителей оставались сплошными. Эти люди пришли сюда, и они здесь останутся. Лица зрителей слились в одно безымянное Лицо Толпы, пресное, жадное лицо, которое будет множиться и возникать вновь и вновь на протяжении миль. Люди у дверей домов, на газонах, примыкающих дорогах, площадках для отдыха, площадках у заправочных станций (их владельцы собирали плату за место), а в следующем городе, который они будут проходить, — на тротуарах и автостоянке возле местного супермаркета. Лицо Толпы гримасничало, что-то бубнило, кричало, но в принципе оставалось неизменным. Оно пожирало глазами Уаймена, который по требованию кишечника присел на корточки. Мужчины, женщины, дети — все то же Лицо Толпы, и Гаррати быстро устал от него.