Книги Бахмана
Шрифт:
Ему хотелось поблагодарить Макврайса, но он почему-то сомневался, что Макврайс жаждет услышать его благодарность. Он разглядел Макврайса впереди, за спиной Барковича. Макврайс уставился Барковичу в затылок.
Миновало девять тридцать. Присутствие толп, казалось, усиливало жару, и Гаррати расстегнул рубашку. Он спросил себя, знал ли Фрики Д’Аллессио в последнюю минуту, что получает билет. Знал или не знал — наверное, для него это было бы едино.
Впереди их путь пересекала железная дорога, проложенная с востока на запад, и группа вскарабкалась на деревянный мост, где никаких зрителей уже не было. Внизу жарко
Прохладный ветерок тронул его покрытую испариной кожу, и он вздрогнул. Скрамм трижды громко чихнул.
— Я все-таки простудился, — объявил он недовольным тоном.
— Значит, не будешь так хорохориться, — сказал ему Пирсон. — Простуда — сволочная штука.
— Просто придется работать чуть активнее, — возразил Скрамм.
— Ты, наверное, стальной, — отозвался Пирсон. — Если бы я был простужен, то скорее всего упал бы и умер. У меня совсем мало энергии осталось.
— Так ложись умирай! — крикнул ему Баркович. — Сохрани остатки энергии!
— Заткнись, убийца, и иди, — немедленно бросил Макврайс.
Баркович обернулся:
— Макврайс, чего ты у меня за спиной топаешь? Иди еще куда-нибудь.
— Это мое дело. Иду где хочу, черт подери.
Баркович откашлялся, сплюнул и отвернулся от Макврайса.
Гаррати открыл один из карманов с едой и принялся за крекеры с сырным кремом. В желудке у него тут же отчаянно заурчало, и он с трудом подавил порыв проглотить сразу все. После крекеров он выдавил в рот немного мясного концентрата, проглотил его, прополоскал рот водой и заставил себя этим ограничиться.
Они прошли мимо склада древесины; на уложенных рядами досках стояли люди и махали Идущим. На фоне светлого неба они казались похожими на индейцев. Затем группа снова оказалась посреди леса, и на нее как будто обрушилась тишина. На самом деле, конечно, мертвой тишины быть не могло — разговаривали ходоки, тарахтел фургон, кто-то выпускал газы, кто-то смеялся, кто-то за спиной Гаррати стонал в отчаянии. Вдоль обочин кое-где по-прежнему стояли люди, но толпа, встречавшая Идущих при открытии «Клуба сотни», исчезла, и по сравнению с былым оглушительным гулом стало действительно довольно тихо. Птицы щебетали в кронах деревьев, изредка, ослабляя жару, дул ветерок, завывал между стволов, и тогда казалось, что в лесу вздыхает и плачет чья-то заблудившаяся душа. Коричневая белка застыла на ветке, задрав хвост. Ее внимательные глазки ярко сверкали. В крысиных передних лапках она сжимала орех. Она что-то пропищала Идущим, затем прыснула вверх и пропала. Вдалеке, как гигантская муха, прогудел самолет.
У Гаррати сложилось впечатление, что все его товарищи старались молча помогать ему. Макврайс все еще шагал за спиной Барковича. Пирсон и Бейкер беседовали о шахматах. Абрахам шумно ел и вытирал ладонь о рубашку. Скрамм оторвал от майки лоскут и сморкался в него. Колли Паркер обсуждал с Уайменом девочек. Олсон… Но Гаррати не хотелось смотреть на Олсона, который, похоже, видел во всех остальных виновников того, что на него надвигается смерть.
Гаррати начал слегка отставать, очень осторожно, очень постепенно (он отлично помнил о трех предупреждениях), и наконец оказался рядом со Стеббинсом. Его темно-красные брюки сильно запылились.
— Как получилось, что больше никого нет? — нерешительно спросил Гаррати. — Я имею в виду зрителей.
Сначала он решил, что Стеббинс не собирается ему отвечать. Но тот наконец поднял взгляд, провел рукой по лбу и заговорил:
— Еще будут. Подожди чуток. Они будут сидеть на крышах и глазеть на тебя.
— Но кто-то говорил, что ставок сделано на миллиарды. Можно было думать, что они по всей дороге будут стоять в три ряда. И что телевидение…
— Это не приветствуется.
— Почему?
— А почему ты меня спрашиваешь?
— Да потому что ты знаешь, — сердито бросил Гаррати.
— С чего ты взял?
— Елки-палки, ты как Гусеница из «Алисы в стране чудес». Можешь сказать по-человечески?
— Ты долго выдержишь, если с двух сторон будут постоянно орать? Да ты только от запаха тел скоро сойдешь с ума. Это же все равно что отшагать триста миль по Таймс-сквер под Новый год.[45]
— Но разве смотреть не разрешается? Кто-то еще говорил, что после Олдтауна будет одна сплошная толпа.
— Во всяком случае, я не Гусеница, — сказал Стеббинс с едва заметной улыбкой. — Я больше похож на Белого Кролика.[46] Правда, золотые часы я оставил дома и на чай меня никто не приглашал. По крайней мере насколько мне известно. Может, потом, когда стану победителем, то попрошу чтобы пригласили. Когда они спросят меня, какой Приз я желаю, я отвечу: «Хочу, чтобы кто-нибудь пригласил меня к себе на чай».
— К черту!
Стеббинс улыбнулся чуть шире, хотя, как и в прошлый раз, он всего лишь немного раздвинул губы.
— Ну да, начиная примерно с Олдтауна ограничения будут сняты. К тому времени никто уже особенно не думает о таких земных вещах, как запах тела. А после Огасты пойдут непрерывные телерепортажи. Долгая Прогулка как-никак общенациональное мероприятие.
— Так почему же здесь ничего нет?
— Еще рано, — ответил Стеббинс. — Еще рано.
На очередном повороте дороги снова грохнули ружья и напугали прятавшегося под кустом фазана, который тут же резко взлетел, теряя перья. Гаррати и Стеббинс миновали поворот, но мешок с телом был уже закрыт. Гаррати не смог разглядеть, кто сошел.
— Наступает момент, — говорил Стеббинс, — когда толпа перестает на тебя влиять, она больше не заводит тебя и не тормозит. Она перестает существовать. Я думаю, так же бывает на эшафоте. Ты погружаешься в нору.
— Кажется, я понимаю, — сказал Гаррати. Ему стало жутко.
— Если бы ты понимал, то не устроил бы такую истерику, что твоему другу пришлось спасать твою задницу.
— Послушай, а насколько глубока нора?
— Ты глубокий человек?
— Не знаю.
— Это тебе тоже предстоит выяснить. Проникни в неоткрытые глубины Рея Гаррати. Похоже на рекламу туристической фирмы, правда? Ты погружаешься все глубже, пока не окажешься на дне. Потом ты входишь в дно. В конце концов достигаешь предела. И тогда ты уходишь. Таково мое представление. Давай послушаем тебя.