Книги крови V—VI: Дети Вавилона
Шрифт:
— Сбей пламя, — приказал адвокат Рапари. — Это несложно.
Кованый даже не пошевелился.
— Вперед! Это всего лишь фокус. Да он мертв, черт тебя дери! Это просто фокус.
— Нет, — сказал Гарри.
Баттерфилд посмотрел в его сторону. Адвокат и прежде казался блеклым, теперь же так побледнел, что его существование было явно под вопросом.
— Что ты можешь знать?
— Это не фокус, — сказал Гарри. — Это магия!
Сванн будто услышал последнее слово. Его веки затрепетали и поднялись, он медленно потянулся рукой к внутреннему карману пиджака и плавным движением выудил
Огонь тут же охватил Рапари, змейками разбежавшись по суставчатым конечностям. Кованый попытался высвободиться из объятий Сванна, но безуспешно: тот прильнул к Рапари, словно к блудному сыну, и не отпускал до тех пор, пока иссушенная огнем тварь не зачахла. Гарри показалось, что огонь пожрал Рапари мгновенно, за доли секунды, но полной уверенности у него не было. Время — как в моменты самых эффектных выступлений иллюзиониста — остановилось. Надолго ли — на минуту? две минуты? пять? — Гарри никогда не узнает. Он и не пытался анализировать. Неверие — удел трусов, а сомнение и нерешительность — верный способ позволить сломать тебе хребет. Он довольствовался увиденным, не постигая, жив Сванн или мертв; не постигая, реальны или призрачны птицы, огонь, коридор, да и сам он, Гарри Д’Амур.
Рапари рассыпался в прах. Гарри поднялся на ноги. Сванн все еще стоял, но прощальное представление закончилось.
Провал Рапари подорвал мужество всей стаи демонов, и они схлынули вниз, оставив Баттерфилда на верхних ступенях в одиночестве.
— Такое не забывается и не прощается, — сказал, адвокат Гарри. — Отныне тебе не будет покоя. Ни днем, ни ночью. Я твой враг.
— К вашим услугам, — ответил Гарри.
Он оглянулся на Сванна, давая Баттерфилду возможность отступить. Волшебник снова улегся на пол: глаза закрыты, руки скрещены на груди, будто и не поднимался. И только теперь пламя взяло свое. Кожа Сванна вздувалась пузырями, одежда дымилась, тлела и расползалась. Огню потребовалось немало времени, чтобы справиться с телом, но в итоге он обратил человека в пепел.
Между тем рассвет миновал, настало воскресенье, а это означало, что клиентов сегодня не будет. Никто не помешает Гарри сгрести останки, растолочь осколки костей и сложить все в пакет. Затем он поедет к какому-нибудь мосту или причалу и пустит Сванна в плавание по реке.
Когда огонь довершил свое дело, от волшебника осталось совсем мало и уже ничто не напоминало человека.
Все приходит и уходит; это тоже магия. А что в промежутке? Погони и фокусы, ужасы, подмены. Случайные радости.
Ах, в эту жизнь вместилось столько радости; это тоже магия.
Послесловие: На улице Иерусалима
(пер. с англ. Н. Волковой)
Уайберд смотрел на книгу, а книга смотрела на него. Все, что говорили о
— Как вы вошли? — поинтересовался Макнил. В его голосе не звучало ни гнева, ни страха. Обычное любопытство.
— Перелез через стену, — ответил Уайберд.
Книга кивнула.
— Посмотреть, справедливы ли слухи?
— Да, примерно так.
Среди знатоков странных явлений историю Макнила рассказывали уважительным шепотом. Как юноша выдал себя за медиума и выдумывал байки о покойниках для собственной выгоды; и как мертвые, устав от его насмешек, прорвались в мир живых, дабы осуществить безупречную месть. Они сделали надписи на его теле: вытатуировали на коже свои истинные завещания, чтобы он никогда больше не смог использовать их скорбь всуе. Они превратили его плоть в живую книгу — книгу крови, каждый дюйм которой нес на себе их истории.
Уайберд не был легковерным человеком Он не принимал всерьез эту историю — до сего момента. Но сейчас живое доказательство ее истинности стояло перед ним. На открытой глазу коже Макнила не осталось ни единого участка, не истерзанного этими мелкими буквами. Прошло более четырех лет с того дня, когда духи пришли за мальчиком, но раны его по-прежнему были свежи. Казалось, они никогда полностью не заживут.
— Вы увидели достаточно? — заговорил юноша. — Это еще не все. Он покрыт надписями с ног до головы. Иногда он думает, что они исписали даже его внутренности. — Он вздохнул.— Хотите выпить?
Уайберд кивнул. Может быть, от глотка спирта его руки перестанут дрожать.
Макнил налил себе стакан водки, отхлебнул из него и наполнил второй для гостя. Уайберд заметил, что его затылок испещрен словами так же плотно, как лицо и руки; надписи терялись в волосах. Похоже, даже скальп не избежал внимания мертвых авторов.
— Почему вы говорите о себе в третьем лице? — спросил Уайберд, когда Макнил обернулся со стаканом. — Как будто вы не здесь…
— Мальчик? — уточнил Макнил. — Он не здесь. Его нет здесь очень давно.
Он сел; выпил Уайберд начал испытывать легкое беспокойство. Юноша безумен, или он затеял какую-то проклятую игру?
Макнил сделал еще один большой глоток водки и задал вопрос:
— Сколько это стоит для вас?
— Сколько стоит что? — нахмурился Уайберд.
— Его кожа, — сказал мальчик. — Вы пришли за ней, не так ли?
Уайберд в два глотка осушил свой стакан, не давая ответа Макнил пожал плечами.
— Каждый имеет право молчать, — заметил он. — Кроме мальчика, разумеется. Для него — никакого молчания. — Он посмотрел вниз на свои руки, перевернув их, чтобы показать надписи на ладонях. — Истории творятся днем и ночью. Никогда не останавливаются. Они рассказывают о себе, вы видите. Они истекают кровью. Их никогда не унять; никогда не излечить.
Он безумен, подумал Уайберд, и это представление каким-то образом облегчило то, что он собирался сделать. Лучше убить больное животное, чем здорового зверя.
— Это дорога, понимаете… — говорил мальчик. Он даже не смотрел на своего палача. — Дорога, куда уходят мертвые. Он видел ее. Темный странный путь, заполненный людьми. Не было ни одного дня, когда бы он не хотел… не хотел вернуться назад.
— Назад? — повторил Уайберд, радуясь тому, что юноша продолжает свою речь.
Рука Уайберда опустилась в карман пиджака — к складному ножу. Нож успокаивал его в присутствии безумца.