Книги Великой Альты

Йолен Джейн

Более или менее логичной является, пожалуй, лишь одна его гипотеза – та, что касается религиозной музыки. Некоторые песни, цитируемые им, в том числе «Песня Альты» с ее жалобным припевом «О Альта, меня защити», возможно, действительно восходят к религиозным церемониям. Но сама песня является столь близкой родственницей «Погребального плача» семнадцатого века, происходящего из Северного графства, что, скорее всего, представляет собой его позднейший вариант.

Пытаясь связать широко известную и очень красивую

«Колыбельную котенку», написанную от руки на форзаце сборника баллад шестнадцатого века, с хеймами раннего Гарунийского периода, Мэгон пускается в еще более опасные воды. Это почти наверняка авторская песня, хотя и сочинена, как многие мелодии того времени, на старый, традиционный мотив. Мэгон, в частности, не отдает себе отчета, что слово «котенок» появляется в письменных источниках лишь с середины шестнадцатого века, что делает древность песни еще более сомнительной.

Баллады, которые приводит Мэгон в историческом разделе, малоинтересны с музыкальной точки зрения, поскольку являются производными от широко известных баллад позднейшего периода. Что же до их исторической ценности, Мэгон и тут не расстается со своей шаткой гипотезой о Белой Богине, девушке-альбиноске необычайного роста и силы, которая в одиночку уничтожила и одновременно спасла культ Альты. Для подкрепления своей теории Мэгон ссылается только на сами баллады, в то время как всякий ученый знает, сколь трудно на них опираться, учитывая изменчивость фольклорных текстов. С тем же успехом мы могли бы верить легендам.

Что до диалектических песен, таких, как пресловутая «Послушайте, женщины» с ее ярко выраженным эротическим подтекстом, то фон Тассль, Темпл и другие давно уже доказали, что это подделка, относящаяся к девятнадцатому веку, когда Острова переживали подъем феминистского движения, чьи участницы связывали себя с люксофистками Альты.

Итак, репутация Мэгона как ученого в очередной раз оказывается шитой белыми нитками.

ПОВЕСТЬ

Идти через луг напрямик оказалось куда труднее, чем думали Дженна и Пинта. За ними оставался след из примятых белых колокольчиков, заметный даже ребенку, тогда как первым правилом Катроны в лесу было: «Нет следов, нет и хлопот». Кроме того, земля здесь была сырая и громко чмокала на каждом шагу, вызывая хихиканье Пинты. Поэтому они повернули назад и пошли вдоль деревьев, окружавших эту громадную поляну.

Когда солнце стало прямо над головой, они одолели только треть пути, и покрытый цветами зеленый ковер тянулся перед ними без конца и края.

– Никогда не видела океана, – проворчала Пинта, – но вряд ли он больше этого луга.

– Не зря же это место назвали Морем Колокольчиков.

– Я думала, это просто название, вроде как «Высокий Старец». Нужна уйма воображения, чтобы разглядеть человеческое лицо на этой скале.

– Почем ты знаешь? Мужчин ты в жизни не видела.

– Нет, видела.

– Это когда же?

– Когда в Селдене было наводнение, и нас позвали

помогать. Они все волосатые.

– И неуклюжие, – добавила Дженна, нарочно шагая вразвалку. Пинта хихикнула.

К вечеру они увидели на горизонте расплывчатую черту, которую Дженна приняла за деревья.

– Ну, кажется, лугу конец.

– Надеюсь.

– Мы можем заночевать здесь, а Море Колокольчиков одолеем завтра к полудню.

– Век бы больше не видать этих белых лилий, – вздохнула Пинта. – Белое так быстро надоедает.

– Ну спасибо. – Дженна смазала ее по лицу кончиком своей косы. Пинта ухватила за косу и дернула, дразня:

– Белая, белая, ягода незрелая.

Дженна откинулась назад, натянув косу до отказа, потом вдруг пригнулась и боднула Пинту в живот. Та хлопнулась наземь, но косу не выпустила и потянула Дженну за собой. Обе расхохотались.

– Теперь… я знаю, – между взрывами смеха выговорила Дженна, – почему все воительницы после окончательного Выбора первым делом стригут волосы.

– Косы можно заткнуть за ворот.

– Тогда они будут торчать из-под камзола, как хвостик! – Подружки опять залились смехом. Пинта попыталась принять серьезный вид, но ей это не удалось.

– Ты могла бы прославиться, как Белый Зверь из Селденского хейма.

Дженна сняла котомку, отстегнула меч, встала и согнулась, упершись руками в землю.

– Я зверь. Берегись, – прорычала она.

– Не трогай меня, Белый Зверь! – заверещала Пинта тоненько, будто лесная крыса. Она тоже освободилась от котомки и меча и принялась бегать кругами, крича: – Помогите! Помогите! Зверь! Зверь!

Дженна стала гоняться за ней, пока не настигла и не повалила с хохотом. Потом подняла подружку на ноги и прижала к себе.

– Я рада, что ты со мной, Пинта. Правда рада.

Ночевать они устроились на земле, поскольку не встретили следов ни кошки, ни медведя, ни кого-либо крупнее кролика. Когда маленький костер разгорелся, и тонкий дымок нитью потянулся вверх, Пинта вдруг стала жаловаться на свою трусость, что было на нее совсем непохоже.

– Я боюсь, что могу струсить в настоящем бою, Дженна. Или начну смеяться в неподходящее время. Или…

– А я вот боюсь иногда, что ты никогда не замолчишь и не дашь мне спать.

– А я… – начала Пинта, но, увидев, что Дженна уже спит, вздохнула, повернулась спиной к костру и уснула сама.

Утром они проснулись в таком тумане, что не увидели луга, хотя спали не далее как в десяти футах от него. Им казалось, что туман проник и в них самих. Они говорили шепотом и двигались осторожно, словно маленькие зверьки в подлеске.

– Не вздумай наступать на ветки сегодня, – еле слышно сказала Дженна.

– Не буду.

Они собрали свои пожитки и засыпали костер землей так, чтобы не осталось и следа от их ночевки. Дженна переплела косы, а Пинта наскоро расчесала пальцами свои черные кудряшки. Они присели на корточки и стали совещаться.

– Идти придется медленно, пока туман не рассеется, – прошептала Дженна.

– Если он рассеется.

– Непременно рассеется, – заверила Дженна и добавила: – Когда-нибудь.