Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями
Шрифт:
Аналогия прямая и не самая умная, но все равно правильная: то, что делают в кино Тарантино или Гай Ричи, Гаррос и Евдокимов поженили с русской гуманистической традицией, подсыпали пороха, поднесли спичку – и действительно рвануло. Приятные лимонадные пузырьки до сих пор стреляют в моей голове, когда я вспоминаю эту книжку, – самое удивительное, что я ее помню чуть ли не по главам, хотя пару сотен других, прочитанных после нее, забыл уже напрочь.
Андрей Рубанов
Сажайте, и вырастет
(СПб. : Лимбус
В Рубанове точно есть крестьянская кровь. В его работе чувствуется упорство крестьянских переселенцев. Такие упертые отстраивались в Сибири или еще дальше – где холод и вымерзшая земля.
Он пишет по роману в год; далеко не все романы мне нравятся (как, думаю, и ему самому), но плохих сочинений у Рубанова все равно нет – в каждом тексте чувствуется последовательный, жилистый, незлой, наблюдательный мужик.
Быть может, мне иногда у Рубанова не хватает собственно литературы. Для меня самое главное происходит в области языка, а у Рубанова самое главное происходит даже не в области сюжета (хотя с этим, например, в «Хлорофилии» все отлично) – а в области, я бы назвал это, жеста.
В Рубанове не то чтоб сильно, но весомо его прошлое зэка и бизнесмена «лихих девяностых». Его жестикуляция – оттуда. Не путать с «распальцовкой» – там этого нет вовсе. Текст Рубанова сделан из мускулистых движений. Некоторые пишут так, словно лежат посреди душистого поля и глядятся в звезды, некоторые – будто идут по бульвару и вспоминают, вспоминают, третьи – словно читая лекцию, четвертые, особенно частые, – рассказывая в пошлой компании пошлые байки. Рубанов пишет так, как будто «качает железо» или ставит удар.
Он никогда не акцентирует свои политические взгляды, но внимательный читатель заметит, что Рубанов самый – в лучшем смысле – советский писатель из всех ныне существующих.
Советский писатель, что бы вы о нем ни говорили, – он словно какой-нибудь Жюль Верн. То есть уровень идеализма в нем был крайне высок. У советского писателя имелось представление о добре и о зле. Мужчины там воспринимали себя в первую очередь как носителей элементарных мужских качеств (прийти, увидеть, победить и потом помочь подняться). Женщины там жили целомудренно, умели ждать – месяцами, годами, весь век. То есть героическое поведение там было нормой.
Рубанов при всем том, что пишет очень индивидуалистическую прозу (он из девяностых, я ж говорю, он из среды, где все друг друга продали), этот идеализм советского писателя унаследовал. В его атеистических текстах совсем нет Бога, как и положено человеку просвещения или опять же советскому писателю, но с моралью все в порядке. Мораль превыше целесообразности. Правда превыше иронии.
Как выяснилось, это очень редкий товар сегодня – сильный мужской роман, не разъеденный сарказмом. Книжка, где автор не ухмыляется в каждой строке (ну да, я и о Пелевине тоже), а говорит как мужчина, хорошим, спокойным, мужским голосом.
«Сажайте, и вырастет!» – пожалуй, лучшая книга о девяностых,
А то, что настоящий человек взрастал в мерзости, под грозой подразумевалось внимание органов и возможный срок за решеткой, а сталь закалялась в каком-то, простите, дерьме – ну так что поделаешь. В какое время человек попал – там и жил.
Сергей Самсонов
Аномалия Камлаева
(М. : Эксмо, 2008)
Самсонов вошел в шорт-лист «Нацбеста» с этой книгой – я в тот год был в жюри и болел за него, потому что книга меня ошарашила.
Давно такого не было: я ходил потрясенный и всем про нее говорил.
Удивительно, но люди четко разделялись на две категории: одни испытывали тот же, что называется, культурный шок: другие пожимали плечами.
Жюри «Нацбеста», например, вообще не поняло, почему нужно голосовать за Самсонова, и голосовало черт знает как. Я был, мягко говоря, взбешен.
Книга между тем демонстрирует какую-то небывалую авторскую хватку, интеллект, опыт и вообще явную растворенность сочинителя в происходящем.
Характерно, что первый роман Самсонова («Ноги») вовсе не предвещал, что следующее сочинение автора будет шедевром (а «Аномалия…» – стопроцентный шедевр), а третий его роман («Кислородный передел»), равно как и очень любопытная, хорошо задуманная повесть «Одиннадцать», появившаяся следом, – вновь указали на то, что Самсонов еще в поиске, еще ставит голос, еще путается в оборотах, штанинах, смыслах.
Честно говоря, даже не знаю, как все это объяснить. Снизошло? Но я не верю, что снизойти может целый роман. Это стихотворение или рассказ можно написать в припадке вдохновения, а «Аномалия Камлаева» – целый воз, который надо было тащить, зная дорогу и умея обращаться с упряжью.
Теперь у меня возле дивана лежит очередной, четвертый роман Самсонова. Честно говоря, боюсь за него браться. Причем боюсь в обоих смыслах. Либо он снова не возьмет прежний вес, и это будет обидным. Либо он напишет такое, что уделает всех остальных.
Лучше б уделал.
Да, про роман так и не сказал. «Аномалия Камлаева» – роман про композитора Камлаева, у которого была аномалия. И еще у него было много прекрасных женщин. Собственно, женщины и стали главной его аномалией.
Самсонов, писатель про аномалии, кстати.
Я еще одного писателя знаю, который про патологии.
Совпадение, наверное.
Александр Терехов
Каменный мост
(М. : Астрель, 2009)
У Терехова изначально было какое-то другое название, то ли «Скоро все кончится», то ли «Еще ничего не началось». Имя, данное роману в издательстве, Терехов называет «стоматологическим». С тех пор как я услышал про «стоматологический», мне тоже слегка не по себе, едва задумаюсь о «Каменном мосте».