Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями
Шрифт:
Наконец, надо вспомнить, что в «Анатомии героя» Лимонов сам себя сопоставляет именно с БГ. Лимонову вообще свойственно сопоставлять себя в широком смысле с поп-звездами, что для поколения, на время которого пришелся выход пластинки «Иисус Христос – суперзвезда», вовсе не случайно. Однако, выбирая себе соизмеримую величину для осознания собственной стати, Лимонов всегда проявляет колоссальную щепетильность. Например, Бродский – да, но Довлатов – нет; мелковат.
То же самое с БГ. В «Анатомии…» Лимонов в своей привычной манере (не без маниакальной зацикленности на
Думаю, на тот момент («Анатомия героя» издана в 96-м) Лимонов песни БГ не слушал и не знал толком, равно как и не знает сейчас, – однако это не помешало ему определить значимость фигуры на глаз; не впервой.
И тут, придется признать, Лимонов продемонстрировал отменный вкус. Посудите сами, если б он сказал: нам с Градским нормально стоять рядом, мы ровня – это было бы смешно. Замените фамилию Градский на Макаревич, Шевчук, Кинчев – всегда будет что-то не то, какой-то когнитивный диссонанс.
А с БГ совпало предельно точно.
Собственно, я тут объясняю, почему поколение выбрало именно два этих имени. У отдельных людей могут быть разночтения – а поколение так или иначе настраивает общий слух и вкус.
Навскидку: одновременно от Лимонова и от БГ идут и Олег Кашин, и Дмитрий Ольшанский, и, в меньшей степени, Александр Гаррос, и Сергей Шаргунов, и многие иные – я просто назвал тех, кто транслировал свои сложившиеся вкусы еще и на последующие поколения.
О каком-то реальном соревновании БГ и Лимонова едва ли может идти речь – предполагаю, что они годами друг о друге не помнят, – однако в наших головах они периодически соревнуются: и как люди, в очередной раз дающие времени и эпохе самые точные диагнозы, и как творцы, по которым хочется сверять не только свою эстетику, но и свои представления о, прошу прощения, славе. Именно не об успехе – а об обретении славного во всех временах имени.
На каких-то этапах на несколько шагов выходил БГ – один из немногих в России артистов, которые на всех основаниях претендуют на звание культового.
Но сейчас мы ведем речь о тюремной трилогии Лимонова, которая обеспечила ему место в пантеоне тех героев и творцов, куда барды и поэты попадают куда реже – разве что Байрон, разве что Гумилев… И, конечно же, Мисима и Юнгер – два главных предшественника Лимонова во второй половине XX века, две иконы внесистемных дикарей, левых, правых и поперечных всего мира.
Не будь этой трилогии, не случилось бы спустя десять лет чуда – когда книга о Лимонове, написанная французским писателем Эммануэлем Каррером, стала мировым бестселлером.
Понимаете, к чему я веду?
Едва ли возможно представить себе, что книга о БГ может стать мировым бестселлером, – там своих бардов хватает.
Впрочем, если б его посадили в тюрьму…
Хотя не будем оступаться в крайности – а просто признаем, что «тюремные» книги Лимонова, после его первой, гениальной прозы, после «Эдички» и «Дневника неудачника», вывели его на какую-то соверешенно новую ступень, для большинства современников просто недосягаемую.
К тому же это написано мощно, по-лимоновски.
Четыре раза по десять
Часть IV
Поэзия
Борис Рыжий
Оправдание жизни
(Екатеринбург : У-Фактория, 2004)
Наряду с Есениным и Павлом Васильевым я больше всего люблю Рыжего.
Я люблю стихи Рыжего огромной любовью – и, пожалуй, не только как собственно чтение. Я люблю его стихи как свою чудесную жизнь, как землю, на которой вырос, как голоса самых близких людей.
Поэзия его стоит для меня в одном ряду с памятью об отце и теми пресветлыми днями, когда рождались мои дети.
Это как раз те вещи, которые помогали (и помогают) мне оставаться человеком.
И, наверное, тут имеет место один из немногих случаев в моей жизни, когда я готов сказать, что не просто люблю его стихи – я самого Рыжего люблю как брата, как самого милого и родного человека, и скорблю о нем.
Мы почти ровесники, он был старше меня всего на год, у меня есть знакомые, знавшие его, – в принципе мы могли с ним увидеться.
Но я чувствую кошмарную пропасть между нами – и дело не только в том, что теперь он старше меня на жизнь. Сама возможность нашей встречи кажется мне дикой, а собственные рассуждения об этом – вульгарными. Будто бы я говорю, что мог бы в принципе встретиться с Баратынским. Да какое дело Баратынскому до меня.
Но, дурея от собственной наглости, я хочу вот что сказать.
У Рыжего есть тоже очень наглое стихотворение (одно из последних) – «Разговор с Богом».
Я приведу его целиком, оно короткое.
– Господи, это я мая второго дня. – Кто эти идиоты? – Это мои друзья. На берегу реки водка и шашлыки, облака и русалки. – Э, не рви на куски. На кусочки не рви, мерзостью назови, ад посули посмертно, но не лишай любви високосной весной, слышь меня, основной! – Кто эти мудочесы? – Это – со мной!В общем, так, Борь. Если ты рискнул разговаривать с Богом, то я рискну с тобой.
Скажу по существу: будет необходимость, я тоже подтянусь. Привет.
Анатолий Кобенков
Однажды досказать
(М. : Издатель Сапронов, 2008)
О Кобенкове (1948–2006) я узнал, только когда его не стало – прочтя его подборку в «Дружбе народов».
Время такое: если за прозой еще присматривают литературные премии, которым порой честь все-таки дорога, и они подходят к делу осмотрительно, – то поэзия бесхозна. Если сам в Журнальном зале не отследишь хорошего поэта – никто тебе не подскажет, что он есть.
Так что теперь я сам подсказываю тем, кто вовремя на прочел то, что прочесть следует.