Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

Прилепин Захар

Из трудных избравши путей не самый, не самый из легких путь, середним иду меж горой и ямой, с которого не свернуть налево, где высится склон отвесен, направо, где пропасть-пасть, и нету ни вервий нигде, ни лесен, — иль вознестись, иль упасть, не знаю, что лучше, но только прямо отныне не для меня, — куда? –

глубиной привлекая, яма, гора, вершиной маня.

Виталий Пуханов

Плоды смоковницы

(Екатеринбург : У-Фактория, 2003)

Как же скучаешь иногда по простым (никаким не простым), человеческим (как бы не так), ясным (это тебе только кажется) словам. Скучаешь просто! По простым! человеческим! ясным! словам!

Пуханов вообще не боится употреблять (упоминать) все эти древности: роза, парус, кровь, вино, ангел. Но только они у него оживают и вновь становятся натуральными, не книжными, с шипами, с крыльями, с горчинкой и с кислинкой.

Пуханов – это как будто с тобой поговорили и дали надежду. Или не дали?

Причем не мать поговорила, не жена, не ангел, а товарищ, говорящий на твоем языке, человек из плоти и крови, который уже в курсе, как это бывает: но только он, в отличие от тебя, выжил, дембельнулся, пришел. Или не выжил и не пришел, но дембельнулся?

В любом случае избавить от предстоящей жизни он тебя не может, да и не вправе, но поддержать умеет как никто.

…как никто тут не поддерживает. Потому что в стихах Пуханова «ад» далеко не самое редкое слово, и «Содом» тоже. Он знает, как трава касается лица корнями (понимаете, о чем это?!), и если успокаивает, то самым неожиданным образом: «Ты дорожи своей бедой».

Я не уверен, что у Пуханова есть надежда на любовь и воскрешение. Но на что-то точно есть. На еще одну встречу. На еще одно слово. На месть, в конце концов:

Я родился от двух некрасивых людей, Уводивших в порожнюю степь лошадей. И на голой земле, где холодная страсть По моей забродившей крови разошлась, Я родился под утро, сутул и горбат, Нерадивый любовник, негодный солдат, И скажу тебе так, и скажу тебе, как Неразменный в ладони грубеет пятак, Я приду, я найду вас на том берегу. Я приду, ваши черные книги сожгу. И зола не успеет в огне побелеть, Только ты не посмеешь о том пожалеть.

Ах, как хорошо. Я когда читаю это вслух, у меня настроение улучшается.

Хотя сам я рожден от красивых людей, да и сам Пуханов, насколько мы заметили, не сутул и не горбат ни разу, а как раз наоборот.

Но какие стихи зато.

И потом, мы все знаем, что классический текст на глаз, да еще при жизни поэта определить сложно. Стихи, как вино, им дай отстояться.

Но в случае с некоторыми текстами Пуханова так екает сердце, что уже наверняка понимаешь – это надолго, это и через полста лет будет читаться как сегодня.

Помните

вот это, любимое мое:

Вены я перерезал садовым ножом, И они проросли, как сумели. Утром судного дня я покинул Содом, Посмотреть, как цветут иммортели. От счастливой судьбы, от красивых людей Я вернусь молодым и любимым, Чтоб клевал мою кровь на снегу воробей, Как застывшие капли рябины. Чтоб леталось легко по земле воробью И душа не просилась на волю, Потому что тогда я его не убью И другим убивать не позволю.

Александр Кабанов

Бэтмен Сагайдачный

(М. : Арт-Хаус Медиа, 2010)

Вообще можно было бы назвать любую другую книгу Кабанова. Саша, быть может, обидится, но вообще отличие одной его книги от другой разительным не назовешь.

С другой стороны, а кто сказал, что они должны отличаться?

Нравится интонация Кабанова? – Очень. – Его парадоксальный, до некоторого рафинированного изуверства, ум? – Я в восторге. – Безупречная рифмовка и вообще выправка стиха? – О да. – Ну, и все тогда, иди прочь. – Иду.

Мы с Кабановым неплохо знакомы – причем познакомился с ним уже тогда, когда полюбил его стихи и почитал его за одного из лучших современных поэтов (и по сей день так думаю). Меня всегда удивляло в нем как в человеке, что Кабанов – совершенно не поэт. Он мог бы оказаться кем угодно. Из «криминальных». Из «органов». Из военных. Из медиа. Черт в ступе он мог быть, но вот не поэт точно.

Он никогда не демонстрирует ни склонность к парадоксам, ни тонкую или сложную натуру, ни вообще традиционную поэтическую привычку к самоподзаводу и некоторой истерии.

Он вменяемый мужик с обычными мужицкими проблемами и разговорами. О чем никогда мы не говорили за рюмкой водки – так это о поэзии.

И при этом «звуки нечеловеческой чистоты», которые он извлекает в одном стихотворении, водя пальцем по губам людей из горного хрусталя, – это как раз о его стихах.

Для поэзии Кабанова характерна одна совершенно немыслимая вещь. Его стихи ровны в своей близкой к абсолютной безупречности. У него не нужно выискивать блестящие, лучшие стихи. Они у него все лучшие. С любого места начинай цитировать – и не ошибешься.

Проснулся после обеда, перечитывал Генри Миллера, ну, ладно, ладно – Михаила Веллера, думал о том, что жизнь – нагроможденье цитат, что родственники убивают надежней киллера и, сами не подозревая, гарантируют результат. Заказчик известен, улики искать не надо, только срок исполнения длинноват… Как говорил Дон Корлеоне и писал Дон Аминадо: Меня любили, и в этом я виноват…

Видите, не ошибся.