Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов
Шрифт:
Морские рубежи нашей родины враги преодолевают вплавь. В том случае, если шпион не умеет плавать, в качестве плавсредства для доставки его в нужную точку используются подводные лодки, называемые на западе субмаринами. Самое удобное море для перехода границы вплавь — Черное; море это не замерзает, и не надо с помощью пешни или коловорота продалбливать из-под воды лед.
На территории нашей родины шпионы: а) отравляют колодцы бактериями азиатской холеры; б) подпиливают опоры моста, чтобы поезд из пункта А не пришел в пункт Б; в) добавляют в конфеты яд и угощают ими пионеров и школьников;
Добавка про художника этой книжки словами матадора В. Курицына: «Которая „Красного матроса“ („Про шпионов“, 2002 год указан) с картинками, и с замечательными, перышка Виктора Тихомирова».
Виктор Тихомиров очень смешной художник — в смысле, не сам смешной, хоть и носит казацкий чуб, а смешные его картинки. Впрочем, на то он и митёк, чтобы смешно рисовать картинки.
Пруст М.
Вечером у Кальве в обществе Кокто, Вимера и Пупе, принесшего мне автограф Пруста для моей коллекции. В связи с этим Кокто рассказал о своем общении с Прустом. Тот никогда не давал стирать пыль; она лежала «подобно шиншилле» на всех предметах обстановки. При входе домоправительница спрашивала, нет ли у пришедшего с собой цветов, не пользовался ли он духами и не проводил ли время в обществе надушенной женщины. Его видели чаще всего в постели, но одетым, в желтых перчатках, чтобы не грызть ногти. Он тратил много денег, чтобы в доме не работали ремесленники, чей шум ему мешал. Окна никогда не открывались; ночной столик был заставлен лекарствами, ингаляторами, пульверизаторами. Его рафинированность была не без зловещего оттенка: так, он ходил к мяснику и заставлял показывать, «как закалывают теленка».
Эта пространная цитата из парижского дневника Эрнста Юнгера (запись от 17 февраля 1942 года) — очень хорошая иллюстрация к теме «Писатель в жизни». Действительно, когда читаешь классика, то и представляешь его не иначе как неким эфирным духом, у которого на уме лишь одно высокое. А он, оказывается, и к мяснику ходит, и в комнате у него от пыли не продохнуть, и ногти он грызет, как мальчишка, не думая о глистах и инфекции. Хотя, наверное, какой-нибудь Августин Блаженный или Франциск Ассизский и вправду жили так, как пишут о себе в своих сочинениях. Пруст же — нормальный извращенный парижской жизнью писатель, и в книгах у него нормальная извращенная жизнь нормального французского буржуа, а не буколика в духе Лонга, когда Дафнис и Хлоя хоть и любят друг друга, но не знают, что с этой любовью делать.
«Психология бытового шрифта» О. Флоренской
Собственно говоря, эта книга — часть большого проекта «Русский дизайн», над которым автор его, художница Ольга Флоренская, работает уже много лет и который показывается кусками по мере накопления материалов.
Эстетика русского быта — вот важная и огромная тема, кропотливо разрабатываемая художницей. По сути, и «Бестиарий», и «Таксидермия», и предыдущие книги Ольги Флоренской («Русский патент»,
Надписи и объявления на стенах и на заборах («RAP — говно», «ПЛЯЖ ЗАКРЫТ ПРОИЗВОДИТСЯ СБРОС ФЕКАЛИЙ»), уличные таблички, вывески («ПОШЫВ ШУБ»), наклейки и этикетки на упаковках («Мочалка банная. Цена 13 коп. Перед применением ошпарить кипятком»), доморощенные политические лозунги и плакаты («ИУДУ ЕЛЬЦИНА К СТЕНКЕ») — словом, все то, мимо чего человек проходит обычно не замечая, глаз художника выхватывает из жизненного потока и, как бабочку энтомолог, аккуратно накалывает на иглу ученого интереса.
Художница исследует буквы, почерки и слова, чтобы через них проникнуть в душу русского человека, загадочную, по распространенному мнению.
Русские буквы, кажется, созданы для тренировки христианского смирения: скупые движения корявой рабочей руки, согретой дыханием на морозе, — вот рисунок нашей азбуки… Как весело импровизировать в латинице — у нас же лоб всегда в крови. Одна сомнительная радость, что у нас «ЖЭ — похоже на жука»…
Ода русскому бытовому шрифту — вот что такое эта книжка Ольги Флоренской. И одновременно это плач по нему («Осмеянный и оболганный, он исчезнет под напором пронырливых западных граффити — их первые, еще неловкие образцы уже появились в наших дворах»). И надежда на его новое возрождение.
«Путешествия Лемюэля Гулливера» Дж. Свифта
Лучшее из существующих русских изданий «Путешествий Гулливера» — несомненно довоенные издания «Академии». Академического «Гулливера» все должны хорошо помнить по начальным кадрам замечательного фильма Александра Птушко «Новый Гулливер» 1935 года выпуска — фильма, где впервые, пожалуй, в мировой кинематографии живые актеры играли совместно с мультяшными персонажами. Помните, вожатый у пионерского костра открывает одетый в суперобложку маленький томик Свифта? Так вот, это он и был — «Гулливер» издания «Академии», лучшего издания произведения английского классика, выпущенного у нас в России.
Традиционно роман Свифта относят к жанру фантастики.
Виктор Шкловский в одной из своих работ пишет следующее:
Лучшими фантастическими романами являются романы Свифта — когда уменьшается или увеличивается герой, и, кроме этой фантастики, никакая фантастика уже не допустима. Эта единственно допущенная фантастика становится методом исследования мира заново. Мы изменяем масштаб мира, и то, что кажется нам почетным, становится ироничным. Мы здесь видим не только ревность и любовь женщины, которая стоит вместе с каретой на ладони Гулливера, но мы исследуем и английский парламент, и борьбу Англии с Францией. Рассматривая крохотного Гулливера на руке великана, мы точно так же исследуем войну, нравственность пороха. Здесь фантастичность математична. Поэтому фантастика, допущенная в романе, должна быть минимальна, строго определенна и максимально нагружена.
То есть фантастический элемент, по мысли Шкловского, должен быть соразмерен с задачей, которую ставит перед собой писатель: он не должен заслонять главного. Кстати, далее, в той же самой статье, критик пишет о книге Адамова «Тайна двух океанов»: «Невнятность романа, облегченная условность показа подводного мира заставляет нас считать книгу Адамова читательской удачей, а не писательской удачей». В случае же «Гулливера» Свифта удача получается обоюдная — и писательская, и читательская.