Кносское проклятие
Шрифт:
— То есть вы хотите сказать, что в восемнадцатом веке кто-то писал по-минойски?
От неожиданности и волнения у меня начала дергаться левая нога — верный признак нервного возбуждения. В таких случаях я хватаю ногу и держу рукой: мне кажется, что это помогает…
— Э-э-э!.. — засмеялась Зоя. — Не ловите меня на слове, Олег. Я ничего не хочу сказать. Как-никак я собираюсь стать настоящим ученым, поэтому делать подобные заявления для меня опасно. Нет, я всего лишь излагаю факты. У Саула Ароновича имеются старинные документы, датируемые
В эту минуту я вдруг понял, что имел в виду Гимпельсон, когда говорил, что боится минойской загадки. Что эта загадка — не из простых и не из добрых. Таится в ней что-то неприятно-зловещее…
Две с половиной тысячи лет назад некий народ без следа исчезает с лица земли. Как сквозь землю проваливается. А потом в восемнадцатом веке нашей эры кто-то вдруг пишет на языке этого якобы исчезнувшего народа. А в двадцать первом веке появляется некий британец греческого происхождения, заявляющий о том, что умеет читать на этом языке. Есть от чего сойти с ума старому профессору истории!
— Димис читал эти бумаги? — спросил я. — Профессор давал ему читать?
— Конечно, давал, — пожала плечами Зоя.
— И что же там написано?
Девушка отрицательно помотала головой.
— Димис не говорил, — сказала она. — Это было его тайной, да никто и не интересовался. Никто же не верил в то, что он на самом деле понимает, что там написано.
— А вы? — спросил я. — Вы тоже не понимаете?
Вместо ответа девушка взяла бумаги, которые до этого держала на коленях, и передала мне.
— Да вот они, — произнесла она насмешливо. — Это я скопировала документы профессора. Можете попробовать прочитать. Если удастся — получите Нобелевскую премию.
Разглядывая то, что оказалось в моих руках, я испытал странное чувство. С одной стороны, это был текст восемнадцатого века. Человек, когда-либо работавший с архивными материалами, без труда меня поймет: по качеству бумаги, по чернилам, способу держать в пальцах перо даже неспециалист может легко определить век написания документа — семнадцатый, восемнадцатый, девятнадцатый…
Передо мной был документ восемнадцатого века — без сомнения. При этом сами буквы, алфавит…
Боже, да что я говорю! Никаких букв там вовсе не было! И никакого алфавита в привычном понимании — тоже!
Причудливые сочетания штрихов, линий под разным наклоном — больше похоже на иероглифы или на шумерскую клинопись. От этих знаков веяло такой древностью, что захватывало дух.
Аналогичное ощущение возникло у меня, когда я впервые увидел в аэропорту израильский самолет. Современный «боинг», сверкающий металлом, с ревущими двигателями — а на борту буквы одного из самых старых на земле алфавитов…
Но эти черточки были явно древнее!
— Я показала вам все это, потому что мне кажется, — сказала Зоя, — мне кажется, что Димиса убили из-за чего-то этого…
Она вскинула на меня глаза, в которых
— Милиция думает, что это убийство из ревности, — сказала она. — Мне уже так и сказали, да… В милиции думают, что Димиса убил моей бывший друг, который ревновал. Какая чушь! У меня и правда был друг до Димиса, которого я сразу бросила. Но у нас все было по-честному. Я сказала Павлу, что у меня теперь новый мужчина, и он меня понял. Павел не стал бы убивать. Да ему бы и в голову этого не пришло!
Она всплеснула руками, и я пожалел ее.
— Да вы так не переживайте, — сказал я. — Думаю, что в милиции никто всерьез не подозревает вашего бывшего друга Павла. Это так — одни разговоры. Надо же выдвигать какие-то версии, создавать видимость работы, о чем-то докладывать начальству. Уж вы мне поверьте, я много лет прослужил в милиции.
Мы пили вино, а когда наши бокалы опустели, Зоя налила еще.
— Вы сможете вести машину? — уточнила она, с улыбкой посмотрев на меня.
Я кивнул. Конечно, смогу. Не люблю водить машину выпивши, но приходилось делать и это.
Или она хочет предложить мне остаться у нее? А что, с этой странной девушкой не приходится удивляться никаких неожиданностям…
— Вы женаты? — спросила Зоя.
А при чем тут я? Но мне захотелось ответить. Нет, не женат.
— Разведены?
Ох уж это женское любопытство!
Да, разведен. Из-за чего? Как ни странно, из-за денег. Странно, потому что, дожив до тридцати четырех лет, я был уверен, что со мной-то этого не случится. Жена нашла себе богатого мужчину и ушла к нему. Слишком банально, до смешного.
Наверное, именно эта смешная банальщина и выбила меня из колеи на целых два года. Впервые в жизни я ощутил неуверенность в отношениях с женщинами. Всеми, без разбора. Мне было тридцать четыре года, а жене — двадцать девять. Мы прожили в любви семь лет. И я не был беден, что за глупости! Да, я оказался гораздо беднее того мужчины, которого встретила моя жена. Беднее в том смысле, что у меня не было дома на испанском побережье и яхты. Но этого ведь почти ни у кого нет, и я не мог предположить, что женщина после семи лет любви и согласия с мужем, охотно и без оглядки бросит его ради таких пустяков, как недвижимость и плавсредство.
Зачем я рассказал все это Зое? Не знаю. Никому прежде я не говорил о своих переживаниях, не делился. А тут вдруг расслабился. Захотелось поговорить.
Или она смотрела на меня как-то по-особенному? Не так, как смотрят мои приятели, и не так, как женщины, которым от меня что-нибудь нужно…
В тот вечер я ушел от Зои очень поздно. Так поздно, как это только было возможно, пока не развели до утра мосты через Неву. В прихожей, когда мы прощались и наши глаза встретились, на мгновение мы оба словно качнулись друг к другу, ощутив внезапное желание близости. Это длилось одно мгновение, а затем мы так же стремительно отшатнулись в стороны.