Кносское проклятие

Петров Дмитрий Николаевич

— Какая гадость! — не выдержав, перебила Зоя. — И как смачно ты об этом говоришь, как убежденно! Апология мужского шовинизма и сексуальной распущенности.

— Я совсем не защищаю разврат, — вздохнул я. — И сам не люблю развратников, осуждаю их. Но нужно быть справедливым, это полезно хотя бы для того, чтобы правильно оценивать людей. Например, мой друг Вазген слаб по женской части, но во всем остальном он благородный и умный человек.

— Это ты осуждаешь разврат? — покачала головой Зоя. — А как насчет этой красотки

Агафьи? Не успел прилететь, как уже забрался к ней в постель. И как ты только ухитрился сделать это так быстро? Или верно говорят, что дурное дело нехитрое?

Я, конечно, мог бы возразить, что у Зои короткая память и двойные стандарты. Не она ли сама с вызовом в голосе и глазах в первую же минуту знакомства сообщила мне, что стала любовницей Димиса Лигуриса, едва его узнав?

Но говорить этого я не стал. Не все нужно произносить вслух: понимание этой простой истины приходит с возрастом… Пусть ты тысячу раз прав и можешь сказать нечто весьма точное и остроумное. Не надо, сдержись. Подумай, так ли важно тебе сейчас настаивать на истине и справедливости?

Наступи на горло собственной песне, потому что одной не вовремя или неосторожно сказанной фразой можно сломать отношения с человеком на всю оставшуюся жизнь. Так ли уж важна правда, которую ты непременно хочешь сообщить?

— Проехали, — сказал я. — Будем считать, что обмен мнениями состоялся. Пришли, вот этот дом.

Мастер татуировки

Ашот Овакимян сидел на круглом крутящемся табурете в пустой комнате с побеленными стенами. Он был похож на маленькую печальную обезьянку с тусклыми темно-карими глазами. Щуплый, как мальчик, невысокого роста, с тонкими руками, торчавшими из коротких рукавов рубашки. Смуглое лицо Ашота было в морщинах.

Кроме табурета, на котором сидел хозяин, в комнате стояла только узкая скамейка, на которую нам с Зоей и было предложено сесть.

Все стены были увешаны некими черно-белыми рисунками, про которые я не сразу понял, что это такое. Потом, приглядевшись к Ашоту, догадался — он был поклонником татуировки. Насколько видно было из-под одежды, все его тело было буквально испещрено рисунками. Неведомые знаки, извивающиеся змейки и скорпионы, женские груди сливались в причудливую картину. Надо полагать, что если бы Ашот разделся, его маленькое тщедушное тело можно было бы разглядывать как произведение искусства.

На стенах же висели картинки для татуировки.

— А-а, это, — махнул рукой хозяин, перехватив наши заинтересованные взгляды. — Я когда-то был профессиональным художником. Занимался татуировкой, сам разрабатывал рисунки. Здесь все — мои, — с гордостью добавил он, кивнув на стены. — У меня был тату-салон. Теперь уже не то, много не заработаешь.

По-английски Ашот говорил бойко, даже лучше, чем я, а у меня неплохая практика. В отличие от Северной Европы в Южной английский

язык не слишком популярен, так что это настоящая удача — встретить англоговорящего человека. В этом смысле с Ашотом нам повезло.

Он перевел на меня свой темный взгляд и с восточной мягкостью поинтересовался:

— Как поживает Вазген? Давно не виделись.

Потом, не дожидаясь моего ответа, так же вежливо спросил:

— А как поживаете вы? Давно приехали на Крит?

Нужно обладать некоторой привычкой к общению с восточными людьми, чтобы понимать, что подобные вопросы не имеют никакого значения. Строго говоря, на них можно не отвечать, потому что собеседник ответа и не ждет.

Если начать отвечать, тебя затем спросят, как поживают твои родственники и здоровы ли твои друзья. Такой разговор можно продолжать до бесконечности.

— У нас две проблемы, — начал я. — Вазген посоветовал обратиться за помощью к вам.

В открытую дверь комнаты заглянул мальчик лет десяти, и Ашот небрежно сказал ему что-то.

Через минуту мальчик вернулся, неся в одной руке откупоренную бутылку пива, а в другой — бутылку кока-колы. Пиво он молча отдал мне, а кока-колу — Зое.

Когда все восточные тонкости ритуала были соблюдены, я рассказал нашему новому другу о возникших трудностях. Он сидел молча, прикрыв глаза, и кивал, как будто ему уже тысячу раз приходилось все это слушать.

— С машиной можно решить, — сказал он наконец, приоткрыв один глаз. — Завтра с утра юрист этим займется. Нужно будет немножко денег, чтобы все остались довольны и вас уже больше не беспокоили. Ага? — Он открыл второй глаз и вопросительно уставился на меня.

Ага, что ж тут непонятного. Я, чай, не из Голландии приехал, понимаю такие вещи.

— Насчет вашей поездки в Сарандаки, — перешел Ашот ко второму вопросу повестки дня. — Вам очень нужно туда поехать?

— Очень, — заверил я, и Ашот Овакимян задумчиво почмокал толстыми губами.

— Мне это не нравится, — заявил он. — Знаете, сегодня утром по телевизору передавали, что найдена машина с убитым человеком. Обычно такое редко случается, у нас тихое место.

Он умолк, испытующе глядя на меня и на Зою. Из темных глаз изливалась неизбывная грусть…

— Мы не имеем к этому никакого отношения, — твердо произнес я, глядя в глаза хозяину.

Он помолчал, и лицо его сделалось еще печальнее.

— Конечно, не имеете, — сказал он. — Я так и думал. Просто мне не нравятся перестрелки в горах. И найденные полицией трупы на дорогах. Нет, не нравится мне это. А рисковать своими людьми мне не нравится еще сильнее. Тысяча евро.

Последние слова были сказаны без всякой паузы и тихо, как бы невзначай, так что неподготовленный человек вообще бы не услышал.

— Наличными? — спросил я.

Ашот взглянул на меня с таким видом, как будто готов был немедленно разрыдаться.