"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19

Дворецкая Елизавета Алексеевна

Дединка смотрела, как уплывает назад родной городок – к его новому облику она даже не успела привыкнуть, – и не верила, что все это происходит наяву. Никогда она больше не увидит Кривой Лог, каменную вымостку, куда с детства приносила угощение для родных мертвых… Все еще казалось: вот она проснется и увидит девичью избу на княжьем дворе в Свинческе.

Обоз снарядили порядочный, из десятка саней, и людей при нем было более двух десятков. Часть – люторичи во главе с Белобором, остальные из своих. Среди былемиричей главными были Городислав, Злобка и Милобуд, самые горячие сторонники союза с хазарами.

Поехали вверх по Оке, под вечер свернули на восток, на Упу, и вскоре остановились на ночлег, в знакомом мужчинам селении Хотеновичей. Перед въездом туда Судилка велел Дединке набросить на голову тонкую льняную

пелену, какой невесту закрывают от сглаза. Договорились, что она будет закрываться в чужих местах, а во время переездов снимать – нельзя же целый месяц просидеть под пеленой! Так что Хотеновичей Дединка не увидела, только слышала вокруг говор чужих голосов. Цель посольства здесь уже была известна, и уж конечно, все Хотеновичи сбежались поглядеть на «каганову невесту». Из-под пелены Дединка не видела любопытных взглядов, но слышала вокруг гул толпы и возбужденные разговоры. Когда Судилка взял ее за руку и вытащил из саней, ожидаемо раздались смешки – люди увидели ее рост, невеста оказалась выше Судилки. Под белой пеленой, скрывающей лицо, она показалась похожей на чучело Марены, что жгут в конце зимы. Дединка расслышала, кто-то пошутил: мол, парня везут, но потом в толпе назвали ее имя. Таких рослых женщин в округе мало: только она да тетка Поспелиха из Выруба, но та вдвое ее старше и толще.

Дединку отвели в самую большую избу, к деду Лягуну. Бабий кут у него отделялся занавеской, и там только Дединка сняла пелену. Просидела с бабами, пока не пришла пора ложиться спать, но слышала через занавеску, как местные мужики толковали с послами – о Кощее, об угрозе из Киева, о надеждах на покровительство хазар. На Упе помнили дедовы времена, когда здешние места входили в область, подчиненную Тархан-городку. Там сидела дружина, считавшаяся хазарской, хотя составляли ее говорившие по-славянски дальние потомки природных хазар. Та дружина собирала дань с проезжавших купцов, следила за сохранностью волока на верховья Дона, что ведет уже к подлинно хазарскому городу Белой Веже. До самой ночи мужики толковали, вспоминая, по рассказам отцов и дедов, те времена. Купцов, говорили, было много, все селения вдоль Упы кормились перевозом. Но вот уже лет пятьдесят Тархан-городок лежит разоренный, волоки заросли, торговли больше нет. Мечтали: вот примет нас каган под руку, опять товары повезут, Упа и Ока серебром потекут… Даже Дединка вздыхала про себя: может, ее жертва того и стоит, ведь всему племени, да не одному, может счастье принести…

Но как же Святослав? Позволит ли он быть этому счастью, коли у него сам Кощей в услужении? А от Святославы мысли Дединки перескакивали к другому русу из Киева, а памяти вставали ясные глаза Торлейва, светлые волосы, искренняя теплая улыбка… Что он сказал бы, узнай, куда ее повезли? Или ему нужды нет, он ее и забыл давно…

Назавтра еще в утренних сумерках тронулись дальше. Когда выехали из Хотеновичей, Дединка сняла пелену. Обоз неторопливо тянулся на восток по льду Упы, по накатанной за зиму колее, буровато-желтой от навоза. Лес стоял стеной по обе стороны реки, изредка перемежаясь заснеженными лугами – на них торчали последние уцелевшие стога. Попадались полевые делянки – уже засеянные и сжатые, которым предстояло теперь отдыхать, и участки подрубленных летом сохнущих деревьев – они будут сожжены, когда снег сойдет и земля станет пригодна для сева. Дединка смотрела по сторонам, разглядывала звериные следы. Мысли ее все еще были в оставленном доме, в той жизни, которой пришел конец. Дико было думать, что в конце пути ее ждет дворец хазарского кагана – она представляла его как золотой дом Солнца Красного из сказок. Эти мысли она гнала прочь, боясь совсем ума лишиться. И хуже всего было то, что каждый шаг лошади, волокущей сани, отдалял ее от Торлейва. Когда проляжет между ними еще больше лесов и рек, он станет не ближе, чем само солнце в небе…

Задумавшись, Дединка не сразу обратила внимание на то, что обоз встал. Так бывало порой: упряжь у кого-то порвется, в санях что-то сломается, или обнаружится на льду слабое подтаявшее место, которое придется объезжать по берегу. Очнувшись, она сообразила, что спереди доносится неясный шум. Вскинула голову: старая сосна на берегу раскачивалась, как живая, снег с верхушки летел метелью, оседал на лице девушки и изумленных возчиков.

А потом сосна накренилась

и стала медленно падать – прямо поперек русла Упы, преграждая путь. С шумом рухнула, едва не задев морду передней лошади. Люди закричали в изумлении и тревоге, сгрудились у нескольких саней. Такой же шум послышался и сзади. Оглянулись – и позади обоза упала сосна, отрезая возможность отступить. Тут уж всем стало ясно, что деревья падают не случайно, что это кем-то подстроено…

– Засада! – закричали мужики. – Лиходеи!

Никто к такому не был готов – лиходеев-грабителей знали только по тем временам, когда этот путь изобиловал купцами с коробами серебра и возами дорогих товаров, но как путь на Дон запустел, исчезли и лиходеи. Пошаливали, бывало, стаи «зимних волков», но от них не ждали нападения на такой большой и многолюдный обоз.

Ответ явился немедленно. Из леса раздался звук рога, и на пригорок выехала знакомая фигура – рогатый великан в шкурах, верхом на косматом рогатом змее… Увидев его, Дединка недоверчиво вытаращила глаза – а потом застонала и спрятала лицо в ладонях, так ненавистен был ей вид этого выходца из Подземья. Она-то уже надеялась, что Былемирь откупился и никогда она больше это чудовище не увидит!

Опомнившись от изумления, былемиричи кинулись искать луки и копья. Вблизи родных мест опасностей они не ждали и оружие не держали под рукой. Не успели натянуть луки, как сами оказались осыпаны стрелами. Одна вонзилась в оглоблю саней, где сидела Дединка; лошадь дернулась, и Судилка едва ее удержал. Содрогнувшись, Дединка в испуге упала в солому, прикрываясь медвежьей шкурой, которую ей дали для тепла.

И зажала уши: в считанные мгновения лес ожил, засвистел, загоготал, зарычал. Кощеева рать полезла отовсюду, из-под коряг, из-за стволов, из зеленой хвои, из заснеженных кустов. Казалось, и впрямь духи выходят из деревьев и сугробов! У них-то оружие было готово: прямо в лица былемиричей уставились жала копий и стрел. От вида звериных личин так близко, в нескольких шагах, бросало в дрожь. Казалось, весь лес ими полон. Они что-то кричали, и в их речи былемиричи далеко не сразу разобрали приказ бросать оружие. Получалось так неразборчиво, что и впрямь казалось, это звери, с трудом освоившие кое-что из человеческой речи.

Судилка, Доброванов сын, не послушался было – бросился с топором на ближайшего оборотня. Но на него в ответ кинулись сразу трое; Дединка невольно завопила, но Судилку не убили, а только бросили на снег и обезоружили, а потом связали собственным его поясом. Один оборотень с торжеством уселся сверху, так что бедный Судилка не мог даже голоса подать. Двое других кинулись на Дединку, вытащили ее из саней и за руки поволокли вперед, к Кощею. Дединка упиралась и вопила: оба ниже ее ростом, оборотни оказались сильны, ей было с ними не совладать.

Кощей на своем рогатом змее медленно съехал с пригорка и приблизился. Дединку подтащили к нему и толкнули на снег. Она замолчала – горло перехватило, – съежилась и закрыла лицо руками.

– Опять ты! – в негодовании крикнул Кощею Злобка. – Ведь рассчитались мы с тобой! Ты дань свою получил, как было уговорено! Чего теперь хочешь? Зачем задержал нас? Чего тебе надобно?

– Куда это вы снарядились? – Боевым топором Кощей с коня обвел обоз. – Что за девка?

– Не твое дело!

– Врешь, старик! Мое дело! Здесь все вокруг мое! И вы все – мои смерды, а через меня – князя киевского! Отвечай! Куда собрались без моего дозволения?

– Мы никому не смерды, а тебе и подавно, – гневно сказал Белобор. Ему пришлось бросить оружие и руки держать на виду, а в грудь ему целились два копья в руках оборотней, тем не менее он был бледен больше от гнева, чем от страха. – И дозволения твоего нам не спрашивать. Ушел бы ты с дороги! Коли ты Кощей, так и шел бы к себе в Подземье! С каганом хазарским и тебе не тягаться! А мы – его люди, будешь нам зло чинить, он и с тебя за нас спросит!

– Ха! Каган! – хмыкнул Кощей. – Видал я его, на лубке сидяща [829] ! Так вы к кагану направляетесь? Хазарские вы смерды?

829

Луб, лубок – липовая кора, в народе понималась как аналог погребальных саней. Присесть на лубок – умереть.