"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19

Дворецкая Елизавета Алексеевна

Автор указывает на роль Вильгельма в назначении Адальберта, и в этом указании ясно слышна неприкрытая досада, очень личное отношение к происходящему. Будучи написано уже после событий, со знанием того, к чему привело это назначение, автор не мог удержаться от мыслей «чего плохого я ему сделал?»

«962. В этом же году Адальберт, епископ, назначенный к ругам, не будучи в состоянии преуспеть в том, чего ради он был послан, и видя, что он попусту утруждается, возвратился. Во время возвращения некоторые из его людей были убиты, и сам он едва спасся с большим трудом. Когда он прибыл к королю, им был принят милостиво, а со стороны возлюбленного богом архиепископа Вильгельма в вознаграждение за совершенное при столь неблагоприятных условиях путешествие, был одарен и поддержан всяческими благами и привилегиями, как бы брат братом; послав

также о нем письмо императору, он приказал [Адальберту] ожидать во дворце возвращения его самого» [96] .

96

Продолжение хроники Регино из Прюма. Перевод М. Б. Свердлова. Латиноязычные источники по истории Древней Руси. Германия. Вып. 1. Середина IX-первая половина XII в. Москва, Институт истории АН СССР. 1989.

На этом кончается отрывок, посвященный миссии Адальберта на Русь. Как мы видим, не дан ответ на самый главный вопрос: что же, собственно, случилось? Почему Адальберт «попусту утруждался», почему оказался «не в состоянии преуспеть»?

Недомолвки этого отрывка, как водится, породили различные толкования. Обычно в неуспехе Адальберта винят ту самую «языческую партию» при дворе Святослава, «знаменосца язычества». В целом это должно быть верно. Мы не можем знать этого точно, но, скорее всего, соглашение по части веры между матерью и сыном подразумевало ее отказ от попыток распространять христианство. И Адальберту стало это ясно довольно быстро, раз уж он вернулся прямо в следующем году – по тем временам, вероятно, так быстро, как позволило состояние дорог. «Напрасное утруждение» надо думать, означало, что его попытки делать свое дело не встречали понимания у народа и не имели поддержки со стороны властей. Это и должно означать «солгали во всем»: народ вовсе не жаждал отказываться от языческих обычаев, а власти не собирались внедрять христианство силой. Подливает масла в огонь и упоминание о том, что «во время возвращения некоторые из его людей были убиты, и сам он едва спасся с большим трудом». Понять это можно по-разному, но все же скорее угрозы жизни не были причиной бегства Адальбертовой миссии. «Во время возвращения», то есть «на обратном пути» скорее означает, что они подверглись нападению, уже уехав из Киева, а возможно, и оставив позади все русские владения. (Там ведь еще Волынь, Польша и Чехия между Русью и Саксонией находятся.)

Упоминает об этой истории и еще один автор-современник: Титмар из Мерзебурга, написавший свою «Хронику». В ней есть такой эпизод:

«18 октября 970 года от воплощения Господня в сан архиепископа папской властью был возведен Адальберт, монах из Трира, честный и во всех отношениях надежный отец, ранее рукоположенный в епископы Руси, но изгнанный оттуда язычниками».

Таким образом, Титмар как будто подтверждает версию, прямо винящую в изгнании миссии «языческую партию». Меня одно в этом настораживает. Титмар родился в 975 году, с начала жизни был предназначен для духовной карьеры и получил хорошее соответствующее образование. Свою «Хронику» он начал писать в 1012 году – через полвека после интересующих нас событий. На момент смерти Адальберта (в 981 году) Титмару было всего шесть лет и он, конечно, не мог получить никаких сведений из первых рук. Однако он прямо обвинил русских язычников, в то время как сам Адальберт этого не сделал!

Здесь надо учесть один важный момент. Назначение на епископскую кафедру было пожизненным. Раз на нее взойдя, с нее нельзя было сойти, подать в отставку – оставалось трудиться, пока сам Господь не освободит от земных забот. За самовольное оставление своей кафедры епископа ждало ни много ни мало как отлучение от церкви. Разумеется, Адальберт об этом знал, и если уж он так быстро сложил оружие и покинул свою новую кафедру почти сразу, не через десять лет упорных, но бесплодных трудов – для этого должна быть причина.

Единственной веской причиной, по которой епископ мог оставить свою кафедру, был случай, если он бывал не принят «не по собственной вине, а по злонравию паствы» (36-е апостольское правило) [97] . Церковь все же не требовала от своих слуг позволить убить себя, как то случилось с весьма многими миссионерами в варварских странах Европы.

И от этого возникает вопрос: если Адальберт был вынужден бежать с Руси

«от злонравия паствы», чтобы спасти свою жизнь и спутников, то почему он сам не сослался на эту причину? Не хуже, а лучше всех комментаторов он знал, что ему необходимо оправдаться в отступлении, за которое, по правилам, его должны были отлучить от церкви. Однако его не только не отлучили, но и приняли ласково – и архиепископ, и король. В 966 году Адальберт был поставлен аббатом Вайсенбургского монастыря. Когда же в 968 году была создана Магдебургская митрополия, Адальберт ее возглавил.

97

А. В. Назаренко, указ. соч, раздел «Русь и Магдебургское миссийное архиепископство (60-е годы Х века), стр.322.

То есть его церковная карьера вовсе не была разрушена неудачной миссией на Русь. Скорее даже наоборот. В ведении Магдебурского архиепископства должны были находиться все новообращенные славянские народы – и Русь в том числе. Официально, как видно из некоторых документов, Адальберт продолжал считаться русским епископом. А значит, получив Магдебургскую митрополию, он как бы остался на кафедре Русской епархии, хотя физически жил от нее очень далеко и на Руси больше не показывался.

Титмар Мерзебургский, спустя полвека после событий описывая изгнание Адальберта, привел ту единственную убедительную причину, которая и была возможна – о чем он, обладатель прекрасного церковного образования, знал. Такова была официальная точка зрения западной церкви на эту историю. И другие немецкие источники пишут об этом в таких выражениях:

– «упомянутый епископ не избежал даже смертельной опасности от их происков»

– «Адальберт… был послан для проповеди ругам, но грубый народ, свирепый на вид и неукротимый сердцем, изгнал его из своих пределов…»

– «епископ Адальберт, поначалу поставленный для земли ругов, но изгнанный не по своему нерадению, а вследствие их злонравия»…

Последнюю формулировку создали в канцелярии архиепископства уже на рубеже X–XI века, когда непонятную причину ухода Адальберта с Руси требовалось оправдать канонически-привычным образом. В этом же русле поступил и Титмар. Здесь в какой-то мере привычка и обычай «обтесали» историю Адальберта, придав ей всем понятный вид и одновременно даря ему приличное оправдание, объяснение того, что вместо отлучения от церкви он был удостоен немалых наград и отличий.

Я ничего не имею против Адальберта, которого и Адам Бременский охарактеризовал как «мужа величайшей святости». Меня лишь настораживает то, что эти привычные канонические оправдания неудачи принадлежат не его перу. Сам он, как мы уже видели, на злонравие паствы не ссылался и русских язычников обвинил только во лживости. Почему же? Ведь первым лицом, нуждавшимся в оправдании провала, был он сам.

Складывается впечатление, что сказать истинную причину он не мог, а солгать не хотел. Все-таки человек был верующий и порядочный. Поэтому отделался, по сути, туманными отговорками «не смог преуспеть» и «попусту утруждался». Это никак не соответствует картинам погромов и избиений, нарисованных романистами.

Как же эта ситуация могла выглядеть? Что застал Адальберт, прибыв на Русь?

Он застал немолодую княгиню, крещенную в Константинополе, имеющую при себе крест от патриарха Полиевкта и греческого пресвитера (Григория, вероятно). При ней какое-то количество варягов-христиан и еще каких-то русов, «желавших волею креститься». Здесь же сын «королевы Елены» – молодой, полноправный князь-язычник, а при нем мощная «партия войны» – «вои многи и храбры». Христианство им было ни к чему. Таким образом, для личных нужд Ольги и ее ближайшего окружения имелся священник Григорий (и недавно освященный храм Святой Софии), а на христианизацию всей страны не давал согласия Святослав. То есть с самого своего приезда Адальберт обнаружил, что для его деятельности просто нет поля, почвы. Нету нивы, которую он должен был возделывать.

И это положение дел ему должны были объяснить довольно быстро – почему мы, вопреки плану, не поедем сокрушать святилища, возводить церкви и делить славянские племенные территории на церковные провинции, чтобы удобнее было взимать десятину. Адальберт мог пытаться проповедовать – но он ведь приехал не как простой проповедник, а как основатель новой национальной церкви. Однако это невозможно делать без поддержки светских властей, а в этой поддержке ему было отказано. В этом и выражался его неуспех, а не в том, что в него из толпы гнилой репой швыряли. Он, надо думать, задачу-то свою видел во всей широте.