Княгиня Ольга. Ключи судьбы

Дворецкая Елизавета Алексеевна

Етон перевел дух и немного успокоился: странная речь приобретала приятное звучание.

– А к тому же ты раздавишь Людомира волынского, не вставая с места. Тебе не придется даже шевельнуть рукой, чтобы прихлопнуть его, как муху.

– Малец ваш, что ли, удалец на Людяту за меня пойдет. – Етон усмехнулся. – Пять лет ему, ты сказал? Пока он меч возьмет, Людята уже…

А пристальный взгляд его выдавал, что этими словами он лишь дразнит собеседника, предлагает высказаться полнее. Не малолетний сын, но его отец, опытный в походах и богатый верной дружиной…

– Нет. – Мистина качнул

головой. – Если Людята узнает, что твои земли унаследует Святослав, сын Ингвара, он сразу оставит мысли тревожить твой покой. Ведь убив тебя, он покусится на наследие Святослава. В тот день, когда Один призовет тебя, законным господином Плеснеска станет Святослав. И уж я тебя уверяю, он и его родичи ни дня не потерпят, чтобы здесь хозяйничал какой-то Людята. Ничего не будет для него глупее, чем идти ратью на Плеснеск – подставлять своих отроков под меч, чтобы сделать эти земли чужим владением и затеять войну с Киевом! Он не станет этого делать.

– Не станет? – недоверчиво повторил Етон.

От своего давнего недруга он вполне ожидал подобной глупости.

– Я сам ему объясню, как это было бы неразумно.

Етон еще раз осмотрел своего собеседника: уверенное лицо, нос с горбинкой от давнего перелома, на шее плетеная цепь торсхаммера со следами починки и еще какой-то ремешок, уходящий под шелковую греческую рубаху. Кафтан на соболях, крытый узорным шелком, пояс в серебре, меч, стоящий как годовая дань с не самого худого племени… А главное – глаза, серые, но в полутьме избы кажущиеся почти черными. Спокойные и безжалостные, полные уверенности в своей силе и своем праве взять все, что только захочется. В эти мгновения Етон истинно поверил, что этот человек вот этими руками столкнул с киевского стола одного потомка Вещего и возвел другого, перевернул судьбу целой державы.

И, надо думать, готов сделать нечто подобное снова.

– Уж больно ты самоуверен… для твоих-то лет, – безотчетно отгоняя эти тревожные ощущения, пробормотал Етон.

– Не так сильно, как можно подумать. Вижу, разговор наш утомил тебя, так что, если позволишь, я пойду.

Мистина встал и замер, выжидая, не прикажет ли ему хозяин снова сесть. Но тот молчал, и Мистина застегнул две верхние пуговки на кафтане, расстегнутые ради тепла в избе.

– А что до уверенности… – сдержанно закончил он, – то, знаешь ли, бывает, что Один к разным людям является во сне…

* * *

Боги и впрямь были на стороне этого удивительного соглашения – очень скоро пришла возможность сделать его гласным и обрести свидетелей. За день до того как киевские гости должны были отправиться восвояси, в Плеснеск приехал боярин из Луческа: князь лучан, Унемысл, приглашал Етона пожаловать на пир по случаю имянаречения дочери.

– Если позволишь, я поеду с тобой, – сказал Мистина, услышав об этом. – Ведь Унемысл и Людомира, надо думать, на пир позвал? Вот мы им всем сразу и объявим, на чем мы с тобой перед богами и дружиной мечи поцеловали.

Дороги по льду замерзшей Стыри было три дня. Луческ, старинный городец племени лучан, стоял на горе при слиянии Стыри и Глушца и был защищен крутыми речными склонами, а еще крепким частоколом. На пир к Унемыслу съехались знатные люди со

всей Волыни – из Пересопницы, Дорогобужа, Бужска, Червеня. Был и Людомир, владыка Волыни – первого из городов этого края. Бояр, «передних мужей», то есть старейшин родов, было без счета – зимой у всякого есть время ездить по гостям, раз уж зовут. Народу собралось так много, что во всех избах Луческа внутри городца были постояльцы, – и на предградье, и даже в ближних весях.

Новорожденную боги послали Унемыслу и его жене-княгине после шестерых сыновей. «Я уж думал, – говорил Унемысл, – седьмой сын будет, знахарем станет». Этому долгожданному дару Мокоши оба супруга очень радовались. Уже миновало три месяца, пока дитя нельзя показывать, и на пиру новорожденную, впервые опоясанную красной нитью, вынесли к гостям. Молодая проворная нянька держала младенца в льняных пеленах, тонких и белых, будто снег, еще не долетевший до земли, а княгиня стояла рядом и улыбалась, прикрывая рот концом убруса – в многочисленных родах растеряла зубы. Была она уже не очень молода, былая красота лишь угадывалась в бледном лице с тонкой кожей, измятой первыми морщинами. Тем не менее Мистина, сияя приветливой улыбкой, расцеловал ее, преподнес шелковое покрывало и золотые подвески с лучиками из Греческого царства. Видно, не все припасенное раздал в Плеснеске.

– Чтоб дочка здоровой росла, – приговаривал он, прижимаясь губами к увядшей щеке княгини с таким пылом, будто перед ним была юная красавица, – чтобы была богата, как земля, да сильная, как вода!

Черед Мистины подносить дары был сразу вслед за Людомиром – пославший его Ингорь киевский стоял выше прочих малых князей. За ними шел Етон и остальные – несли новорожденной беленое полотно, тонкую шерстяную тканину, целыми корытами сладкие пироги, кадушки меда. Повитуха – одна из самых старых женщин в Луческе – разломала над головой роженицы с дочерью большой «Мокошин пирог» с кашей и стала оделять гостей кусками.

– Тебе сынка, – говорила она, давая кусок с горбушкой, – а тебе дочку, – если попадалось из середины.

– Пусть дочка княжья растет, да замуж идет, да живет, детей рожает, старится, седеет, внуков и правнуков качает, – отвечали те.

Почти все приехали с женами, и не только женщины, но и мужья их разглядывали новорожденную с неподдельным любопытством. Здоровая, упитанная, та была весьма хороша – миленькое личико, большие глаза. От нее так и веяло теплой силой свежего ростка, которому дай только волю – живо потянется к солнцу.

– Ух ты какая, Величана свет Унемысловна! – усмехнулся Любай, князь пересопницкий. Хвалить дитя вслух не полагалось из опасения сглаза, но весь вид его выражал одобрение. – Гляди, отец, не пройдет и лет пятнадцати – за нее все молодцы знатные тут у тебя передерутся!

Унемысл улыбнулся, а княгиня опустила лицо и поднесла к нему край убруса. Мистина сначала было подумал, что так хозяйка скрывает свою беззубую улыбку, но тут же понял: она плачет.

– Ну, подружие моя, не рви ты так сердца своего! – Унемысл обнял ее за плечи. – Мало ли что старые бабки наболтали. Ум прожили, а туда же – судьбу предрекать… Шестеро сынов у нас – что крепких дубков, глядишь, и дочка будет ясная звездочка…