Князь Двинский
Шрифт:
Среди моих дружинников и ратников Ярославского обошлось без смертей и тяжелых ранений – свое слово сказали боевой опыт и выучка, а вот копейщики Хансенса... С ними все гораздо хуже: пятнадцать человек убитых, шесть умерли от ран сразу после боя и еще шестеро очень тяжелых, практически без шансов выжить. Несколько ратников под большим вопросом. О легко раненых не говорю – их больше половины.
Правда ганзейцев мы вырезали практически всех. Из шести сотен наемников уцелела едва ли десятая часть. Несколько человек ушли в лес, но всех их там выловили лопари. После того как раненых добили,
Но мне от этого ненамного легче, потому что все эти, пускай даже мизерные, по соотношению с ганзейцами, потери, все равно ложатся тяжким грузом на сердце. Именно я повел ратников в бой, мне они доверили свои жизни, но уберечь их я так и не смог.
Хотя, все это лишняя хрень, которую надо гнать из головы. Любое сражение, пусть даже победное – это прежде всего торжество костлявой старухи с косой. Так было и так будет всегда. И никто не в силах этого изменить.
Я взглянул на начинающее темнеть небо, поручил Буяна ратникам и пошел к своим. Битва закончилась уже к вечеру, пока собрали своих мертвых и трофеи, начало уже смеркаться. Поэтому решил дать отдохнуть людям, а домой отправляться только поутру. Но приказал перебазироваться на полверсты в сторону, чтобы не мешать зверью пировать.
Неожиданно, со стороны импровизированного лазарета донесся сильный шум.
– Ишь что удумал, поганый латинянин... – заглушая стоны раненых, гневно вопил чей-то высокий, совсем молодой голос. – Слышь, не замай...
На подстилке из лапника, в рядок лежали раненые, а одного из них, стоя рядом на коленях и тыкая в сторону Августа с монахами фальчионом, закрывал своим телом, кто-то из латников Хансенса.
– В чем дело? – спокойно поинтересовался я, хотя сам уже все понял.
Чего тут непонятного. С тяжелоранеными, с теми, кто уже не жилец, в наше время лекари поступают очень просто – безболезненно отправляют на тот свет. Но, подобное, не всегда находит отклик у товарищей или родственников раненых, особенно у молодых рекрутов. Вот и здесь, похоже тот же случай.
– Княже! – латник обернулся и не вставая, несколько раз поклонился мне. – Ивашка я, Трофимов сын. Милости прошу княже! Петюньку забить хотят проклятущие, как же это так?
– Сир... – принялся объясняться Август.
– Пока помолчи, – я присел рядом с латником. – А ты говори.
– Княже! – продолжал надрывать тот. – Как же так, ить живой он еще! Как можно...
Я приподнял край попоны, которая прикрывала раненого. Низ его живота был прикрыт окровавленными тряпками, а сам он находился в беспамятстве, но даже в бессознательном состоянии, скрежетал зубами и стонал от боли. Н-да... все ясно. Проникающее в брюшину, скорей всего поврежден мочевой пузырь. Шансов – нет.
Но для проформы поинтересовался у лекаря:
– Что с ним?
– Копейный удар в пах... – тихо ответил медикус. – Все разорвано внутри. Я приглушил боль настоем мака, но шансов никаких. А оказать милосердие, не дает этот...
– Свободен, сам разберусь, – я жестом отправил его и обернулся к латнику. – Кто он тебе?
– Дык, погодок, вместе с малолетства! – обрадованно зачастил Иван. – Как брат мне. Всегда вместе,
– Обороню, а что дальше?
– Дык... – латник растерялся. – Дык, оклемается... можить...
– Уже не оклемается, Иван... – я покачал головой. – К утру он умрет. Будешь сидеть рядом и наблюдать, как он мучается?
Латник понурился и смолчал.
– Ему сейчас больно, очень больно. Ты даже не можешь представить как, – не повышая голоса, продолжил я. – А через час станет еще хуже, даже настой перестанет помогать. Хочешь посмотреть, как это? Ну что же, смотри.
– Княже... – Иван неожиданно ткнулся головой мне в плечо и разрыдался. – А что же делать, подскажи...
– Для таких случаев, при мне всегда вот этот клинок, – я одной рукой приобнял парня, а второй достал из ножен и показал ему мизерикорд. – Он называется «милосердие» и предназначен для того, чтобы нести избавление от мук.
– Прости княже, а приходилось уже... – Иван оттер рукавом слезы и заглянул мне в глаза.
– Да, приходилось, и не раз. И я очень надеюсь, что, когда придет моя пора, тот кто рядом, поступит точно так же. Мы ратники, наша жизнь сплошная смерть, но иногда, убивая, можно помогать. Держи...
– Я... я не могу... – отчаянно мотая головой, горячо зашептал Иван. – Грех, грех ведь...
– Это не грех, сынок. Это милосердие... – я приставил острия клинка, чуть повыше ключицы раненого. – Берись, сделаем это вместе.
Латник вздрогнул, словно ему вложили в руку змею, но сжал пальцами рукоятку.
– Чуть наклони... – я положил руку поверх его ладони. – Осталось только нажать, вот так, сверху вниз.
– Ему... ему будет больно?
– Нет. Давай...
Кинжал с легким хрустом по гарду погрузился в тело раненого. Петр сильно дернулся, но сразу обмяк. На его уже мертвом лице расплылась блаженная улыбка.
– Вот видишь, сынок... – я прижал к себе Ивана и взлохматил ему волосы на голове. – Все уже закончилось. И молись о том, чтобы, когда тебе придется умирать, рядом нашелся человек, которые поможет тебе уйти. А теперь можешь поплакать, станет легче. И не стыдись, не надо, все плачут... абсолютно все...
Оставив латника возле трупа друга, встал и пошел к костру, возле которого сидели ближники. Немилосердно хотелось надраться до поросячьего визга.
Взял свою флягу, встряхнул ее и сразу отбросил в сторону:
– Вылакали все, стервецы?
– Дык, а что там пить то было, княже... – возмущенно вскинулся Ярославский и покачнулся. Отто попытался удержать воеводу, но не справился и завалился вместе с ним. Хансенс полез им помогать, но запнулся и тоже рухнул.
– Тьфу, уроды... – беззлобно выругался я, отпихнул ногой бесчувственное тело улакавшегося вусмерть Пёдра, сел сам и заорал в темноту: – Август, мать твою, мигом сюда. Тащи спиритус, медицинская твоя душа...
Но прежде чем лекарь явился, из темноты вынырнули два ратника Петра Детины, вместе с самим урядником. Они притащили с собой на ремне, связанного в локтях дородного бородатого мужика, в одном исподнем.