Князь Игорь. Витязи червлёных щитов
Шрифт:
Хоть и вещую имел душу
в храбром теле,
но часто от кед страдал.
Ему вещий Боян
давно ещё, разумный,
припевку придумал:
«Ни хитрому,
ни вещему,
ни ворону вещему
суда божьего не миновать!»
То выло в те рати и те походы,
а такой рати, как ныне,
и не слыхано!
От рассвета
до вечера,
от вечера до рассвета
летят стрелы калёные,
гремят сабли
трещат копья железные
во том поле незнаемом
среди земли половецкой…
Черна земля
под копытами
костьми
была засеяна,
а кровью полита…
Горем взошли они по русской земле!
Яр-тур Всеволод!
Стоишь ты впереди дружины,
прыщешь на врагов стрелами,
гремишь о шеломы
мечами харалужными!
Куда ты, тур, поскачешь,
своим золотым шеломом посвечивая,
там летят неверные головы
половецкие!
Посечены саблями калёными
шеломы аварские
тобою, яр-тур Всеволод!
Что ему раны, дорогие братья,
если забыл он и почести, и богатство,
и города Чернигова отчий золотой стол,
и своей милой жены, красной Глебовны,
свычаи да обычаи!
Что мне шумит,
что мне звенит
вдали -
рано пред зорями?
Игорь полки заворачивает,-
ибо жаль ему милого брата Всеволода.
Бились день,
бились другой,
а на третий день,
к полудню, пали стяги Игоревы…
Тут братья разлучились
на берегу выстрой Каялы,
тут кровавого вина н6достало,
тут пир окончили храбрые русичи -
сватов напоили
а сами полегли
за землю Русскую…
Никнет трава от жалости,
а дерево с грустью к земле приклонилось.
Темно стало на третий день:
два солнца померкли,
оба багряных столпа погасли
и с ними два молодых месяца -
Олег и Святослав -
тьмою заволоклись
и в море погрузились,
вызвав великую радость
среди хиновцев.
На реке на Каяле тьма свет закрыла:
по Русской земле поскакали половцы,
как выводок гепардов.
Уже пал позор на славу,
уже ударило насилье на свободу,
уже спрыгнул див на землю…
И готские красные девы
запели на берегу синего моря:
позванивая русским золотом,
воспевают время Бусово,
восхваляют месть за Шарукана.
А нам, дружина, не до радостей!
Ибо уже, братья, невесёлое время настало,
уже ковыль-трава погибших прикрыла…
Встала
вступила девою на землю Троянову,
всплеснула лебедиными крыльями
на синем море, у Дона, -
этим плеском прогнала добрые времена.
О, далеко залетел сокол,
птиц побивая,- к морю!
А Игорева храброго полка
не воскресить!
И воскликнули после его гибели
Карна и Жля -
и поскакали по русской земле,
смерть людям неся в пламенном роге.
Жёны русские зарыдали, приговаривая:
«Уже нам своих любимых
ни мыслью смыслить,
ни думой сдумать,
ни глазами увидеть,
а злата и серебра
и совсем не иметь!»
Вот в Римове кричат люди
под саблями половецкими,
а Владимир - под ранами…
Печаль и горе сыну Глебову!
И застонал, братья, Киев от тоски,
а Чернигов - от напастей.
Горе разлилось по Русской земле,
печаль великая течёт
по земле русской…
А князья сами на себя
крамолу ковали.
А поганые с победами набегали
на землю русскую,
брали дань - по белке от двора…
Ибо те два храбрых Святославича -
Игорь да Всеволод -
уже неприязнь разбудили раздором,
которую усыпил было отец их -
Святослав грозный великий Киевский -
силой:
прибил своими могучими полками
и харалужными мечами,
наступил на землю Половецкую,
притоптал холмы и овраги,
взмутил реки и озера,
иссушил потоки и болота,
а поганого Кобяка из лукоморья,
из железных великих полков половецких,
как вихрь, исторг!
И пал Кобяк в городе Киеве,
в гриднице Святослава…
Тут немцы и венецианцы,
греки и чехи поют славу Святославу,
укоряют князя Игоря,
потопившего богатство на дне Каялы,
реки половецкой,
русского золота туда насыпав.
Тут Игорь-князь пересел из седла золотого
в седло рабское…
Приуныли городские заборола,
и веселие исчезло.
А Святослав тревожный сон увидел
в Киеве на горах.
«Этой ночью с вечера одевали меня, -
говорит, -
чёрным покрывалом на кровати тисовой,
черпали мне синее вино,
с ядом смешанное,
сыпали мне пустыми колчанами
неверных иноземцев
крупный жемчуг на грудь