Князь Игорь. Витязи червлёных щитов
Шрифт:
– Я сам уже кое-что поведал бумаге, - Владимир достал из кармана маленькую книжечку и положил на стол перед собой. Однако буду благодарен Славуте, если и он то же самое сделает, ибо во время рассказа и пения что-то и новое добавляется… Так что, прошу тебя об этом, Славута.
Гомон стих. Все расселись поудобнее. Даже дети приутихли.
И вот Владимир Ярославич коснулся пальцами струн - и серебристый перезвон взлетел к высокому потолку и затерялся в дальних уголках зала, как в неведомом Поле половецком. А затем, сопровождаемый тревожно-торжественной мелодией, послышался задушевно-бархатный голос князя-певца:
А не следует ли нам, братья, начать старыми словесами печальную повестьТрапезная замерла. Много в Древней Руси, Украине было княжеских певцов-бардов, у каждого князя по несколько, а среди них особенную заслужил Боян, певец князей Ольговичей, которые владели Северской землёй. Но тут все ощутили, что этот князь-изгой, лишённый отцом родного дома за непокорность, не похож ни на одного из них. Даже на Бояна, которого старшее поколение и знало, и слышало, и считало непревзойдённым. Да и сам он сразу отказал желанию Святослава услышать нечто схожее с песнями Бояна. С первых же слов твёрдо заявил, что не будет повторять всем известного певца, а станет торить свой собственный путь, как велит новое время.
Все взгляды обращены на ясное, озарённое вдохновением лицо Владимира Ярославича. Оно прекрасно. Густая волна каштановых шелковистых волос обрамляет высокий смуглый лоб, под выразительными бровями сияют голубыми огнями глаза, прямой нос и коротко постриженная борода - всё это так мастерски вылеплено и скомпоновано, наполнено таким внутренним, неземным светом, что кажется - над созданием этого лица трудился сам Господь.
Под чуткими пальцами Владимира Ярославича то громом рокотали, то весенним ветерком нашёптывали, то неутешно рыдали живые серебристые струны. А с его сочных малиновых губ слетали новые и новые, казалось бы знакомые, но в то же время какие-то необыкновенные слова:
Игорь к Дону воинов ведёт! А уже несчастий его подстерегают птица на дубах, волки грозно воют по оврагам, орлы клёкотом на кости зверей зовут, лисицы брешут на червлёные щиты… О Русская земля, уже ты за холмом!Слушатели не сводили глаз с уст рассказчика-певца, их сердца полнились тревогой за Игоря, за его воинов…
А сказитель вёл дальше:
На другой день очень рано кровавые зори свет возвещают. Черные тучи с моря идут - хотят прикрыть четыре солнца [121] , а в них трепещут синие молнии… Быть грому великому! Идти дождю стрелами с Дона великого! Вот где копья поломать! Вот где саблям постучать о шаломы половецкие на реке на Каяле, у Дона великого! О Русская земля, уже ты за холмом![121] «Четыре солнца»– четыре князя, участники похода.
Нахмурились князья. Каждый из них не раз готовился с дружиной к бою, не раз делал первый шаг навстречу ворогу - знает, какие чувства охватывают всего тебя в последние минуты перед кровавой сечей…
Тревожно зазвучали струны, и певец вторил им:
От рассвета до вечера, от вечера до рассвета летятПобледнели жены княжеские, прижались к ним, как цыплята к квочке, дети их - маленькие княжата.
И князь продолжал свой сказ:
Яр-тур Всеволод! Стоишь ты впереди дружины, прыщешь на врагов стрелами, гремишь о шеломы мечами харалужными! Куда ты, тур, поскачешь, своим золотым шеломом посвечивая, там летят неверные головы половецкие! Посечены саблями калёными шеломы аварские тобою, яр-тур Всеволод! Что ему раны, дорогие братья, если забыл он и почести, и богатство, и города Чернигова отчий золотой стол, и своей милой жены, красной Глебовны, вычаи да обычаи!А Владимир вновь прошёлся пальцами по струнам, закрыл глаза, подался вперёд, будто вслушиваясь во что-то далёкое, понизил голос до шёпота:
Что мне шумит, что мне звенит вдали - рано пред зорями? Игорь полки заворачивает, - ибо жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой, а на третий день к полудню, пали стяги Игоревы… Тут братья разлучились на берегу быстрой Каялы, тут кровавого вина недостало, тут пир окончили храбрые русичи - сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую … [122] Никнет трава от жалости, а дерево с грустью к земле приклонилось[122] Обычное для Древней Руси поэтическое сравнение битвы с пиром, крови с вином; смысл сравнения усиливается тем, что имеет реальную основу - князья нередко женились на половчанках.
.
Здесь первой не выдержала княгиня Ольга Глебовна, жена Всеволода. Прижав двух своих малышей к груди, она в голос запричитала:
– Вот уже мне моего милого ладонька ни мыслью помыслить, ни думою сдумать, ни очами свидеть! А-а-а!…
Жены других князей тоже заплакали, заголосили, а мужчины сжали кулаки, стиснули зубы. Их глаза затуманились, они-то ясно представляли себе картину дикого поля, усеянного трупами русских воинов. Разве их самих не подстерегала такая же доля, да и не раз? Разве не сможет подстеречь и завтра? И разве прекратилась, исчезла половецкая угроза?
А когда Владимир обратился ко всем присутствующим и отсутствующим князьям, чтобы все стали на защиту Русской земли и возгласил: «Загородите Полю ворота своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича!» чувствительный Рюрик стукнул ребром ладони по столу и воскликнул:
– Это наша обязанность, братья! Святая обязанность! Забудем про взаимные обиды, про прежние распри - объединимся и вместе выступим против ворога!
И князья, разогретые не столько мёдом и пивом, сколь услышанным, загомонили: