Князь Игорь. Витязи червлёных щитов
Шрифт:
– Хорошо, Аяп, езжай к своему десятку и зорко следи. Если посчастливится, получишь двойную добычу… Да скажи сотнику Аббазу, чтобы поставил в засаду сотню.
– Благодарю, тебя, хан, - расплылся в радостной улыбке десятник.
– Посчастливится нам, посчастливится!
Кунтувдей сразу же послал гонцов к стороже, чтобы дальше не шла и не спугнула половцев, а к Игорю - чтобы быстрее подтягивалась основная рать.
Оставив под надёжной охраной обоз, Игорь велел дружинникам и воинам пересесть на свежих запасных коней и быстро повёл их к речке Хирии. Он обрадовался, что предчувствие его не обмануло. Большая орда или малая встретилась - это неважно. Скорее всего, что небольшая. Но если её погромить, взять полон, то слава разойдётся по Всей Русской земле, а в Половецкой будет
Русская рать растянулась по челу [44] на несколько поприщ. Игорь решил окружить половцев со всех сторон и прижать их к реке.
Атаку начал Кунтувдей. Его сотни вместе с полком князя Всеволода внезапно появились на холмах, что высились вдоль речной долины, и с гиком и свистом помчались вниз, где чернели половецкие вежи.
В долине послышались отчаянные крики. Вопили женщины, верещали дети. Мужчины торопливо запрягали коней, другие прыгали в седла и выстраивались боевым строем, чтобы взять в сабли неожиданных нападающих.
[44] По челу– здесь: по фронту.
Но когда вслед за черными клобуками и дружиной трубчевцев и курян на холмах показались дружины Игоря, Святослава, Владимира и Всеволода Чермного, половцы поняли, что единственное их спасение - в бегстве. Кто успел запрячь коней, те погнали их напрямую через речку, несмотря на то, что лёд уже покрылся водой. Другие суетились, торопились, но так и не успев запрячь, бросали на произвол все: вежи, коней, скотину, одежду, брали на руки малых детей и бежали кто куда. А отряд всадников, оголив сабли, галопом помчался вдоль берега на юг, надеясь прорвать правое крыло росичей.
Игорь остановился с сотней охраны на большом пригорке. Отсюда было хорошо видно всё половецкое кочевье. Воины Кунтувдея и Всеволода Трубчевского уже догнали беглецов, рубили их мечами, кололи копьями.
Вопли и гвалт зависли над долиной. Многие вежи, что первыми помчались через реку, проваливались. Лишь немногим удалось выбраться на берег. Запряжённые кони испуганно и с болью ржали, барахтаясь в тёмной холодной воде, копытами ломали лёд, топили людей и сами тонули.
Кое-где по берегу вспыхивали кровавые стычки, но быстро гасли: половцев было значительно меньше, и черные клобуки вырубали всех, кто оказывал сопротивление. Давняя родовая ненависть пылала здесь с особой силой.
Русичи сдерживали руку: полон нужен живой, а не мёртвый. За него можно выменять не одну сотню русских бранцев-пленников.
Видя, как лютуют черные клобуки, Игорь подозвал Ждана.
– Мчись к Кунтувдею и Кулдюру, скажи, чтоб прекратили побоище! Пусть лучше глянут вправо - там для них, кажись, есть дело. Две или три сотни половецких всадников вот-вот вырвутся из мешка!
Ждан пришпорил коня и стрелой помчался в долину.
Десятник Аяп с сыном Куном, сидя в сёдлах, неотрывно следил из-за деревьев, как внизу, у основания холма и по затопленному водой лугу, в отчаянии мечутся, ища спасения, детские, женские и мужские фигуры.
Их сотня стоит на горе, в небольшой роще, в засаде, и ждёт знака сотника Аббаза. Сотник, пригнувшись сидит на коне впереди всех. Его цепкий взгляд окидывает всю долину сразу. Что на каждый момент там происходит? Пора уже вводить сотню в дело или нет?
Ничто особенно не привлекает его внимания: ни те вежи, каким посчастливилось перебраться на ту сторону речки, ни те, что застряли среди проломленного льда, ни разрозненные группы половцев, продолжающих оказывать сопротивление, ни женщины с детьми, которых русские воины тянут в полон, ни даже табуны коней и стада скотины, что разбредаются во все стороны… Привлекает его внимание лишь значительный отряд всадников, что, избежав боя с превосходящими силами черных клобуков, скачет по берегу на юг.
Их замечает и Аяп.
– Ого, сколько их хлынуло! Многовато
Сотник Аббаз, не поворачивая головы, ответил на это:
– Много или нет, а ударить мы должны! Иначе хан снесёт нам головы!
– и, выхватив саблю, резко крикнул: - Вперёд! За мной!
Сотня перевалила через гребень холма и, набирая скорость, понеслась по склону наперерез половцам.
Свистел рассекаемый саблями воздух, гудела земля, хрипели кони, натужно кричали и улюлюкали воины. Аяп всю жизнь сидел в седле, прекрасно владел саблей и давно привык ко всему этому. Но сегодня он вдруг почувствовал, как холодная волна прокатилась по сердцу и опустилась в ноги. С чего бы это? За себя Аяп не боялся. Прожил на свете уже пятьдесят лет! Редко кому выпадает такое счастье. Боялся за Куна, своего младшего. Двое старших уже сложили головы в боях с такими же половцами. Неужели такая судьба ждёт и младшего? Неужели именно здесь?
Он скосил глаза на сына. Кун не видит отца, смотрит прямо вперёд. Какой же он красивый! Чистое матовое лицо раскраснелось и пышет здоровьем, брови черные, зубы - как снег… «Боже!
– молится в мыслях Аяп.
– Если тебе нужно взять кого-то из моей семьи, то возьми меня!
Оба вражеских отряда столкнулись на полном скаку. Закрутилось, завихрилось перед глазами старого Аяпа быстротечное кровавое побоище. Крики воинов, ржание коней, топот копыт, звон сабель, хрипы и проклятья раненых и умирающих… Не успел он опомниться, как увидел, что многие его сородичи, обливая горячей кровью притоптанный весенний снег, лежат на земле, а его сына два половца на арканах тянут за собой. И, чтобы не упасть из седла, Кун пришпоривает своего коня и мчится рядом с ними в поле… Отчаяние перехватило горло Аяпа. Знал он, как половцы жестоко расправляются с полонёнными торками, берендеями и черными клобуками, которые изменили степной вольнице и ради спокойной и сытой жизни поддались русским князьям. «Как же они станут издеваться над Куном!.. Бедный мой мальчик!» - думает Аяп и рвёт повода, бьёт плашмя саблей по крупу коня и мчится вслед за сыном, чтобы отбить его, вызволить. Не смотрит, что делается у него за спиной, всё ему теперь нипочём. Одна мысль ведёт его - догнать Куна, отбить или самому погибнуть!
Оглянись он тогда, то увидел бы, что половцы смяли сотню Аббаза и мчатся следом за ним. Догоняют его. Но он это понял лишь тогда, когда вдруг очутился между половецкими конями и чьи-то сильные руки подхватили его под локти, вывернули правую руку так, что сабля выскочила из неё на снег, когда туловище его обвил крепкий аркан. Понял и ужаснулся: «Пропали мы с Куном оба навеки!»
Он хотел оглянуться, чтобы увидеть, далеко ли свои, но тут его стукнули копьём по голове.
– Не вертись, собака!
Остатки разбитых родов хана Туглия бежали с Хирии до верховьев Орели. В вежах стоял крик и плач: не найти в них ни одной семьи, где не было бы больших или малых утрат. Суровые, почернелые от горя воины зло поглядывали на Аяпа и Куна. Была бы их воля - давно бы растерзали этих предательских псов, что переметнулись на службу к киевскому князю! Но хан Туглий запретил убивать их. Везёт в подарок самому Кончаку.
Он зол на всех: на себя - за то, что неосмотрительно отстал от Кончака и остался дозимовать на уруском пограничье, больше де подножного корма для скотины и коней; на урусов и черных клобуков; на погоду и болезни, что начали в последнее время донимать его немолодое тело. Его большая ошибка - в том, что он стал кошем [45] близко к земле урусов - привела к потере старшей жены и зятя. И это бы ещё ничего по сравнению с другими: его кибиткам посчастливилось перескочить Хирию, и почти вся многочисленная семья спаслась. Но род… род!.. Какие страшные утраты он понёс! Сколько людей погибло, а сколько в полон попало!.. Что он скажет Кончаку?
[45] Кош– военный лагерь, обоз, место расположения кочевников.