Князь Лавин
Шрифт:
– Это величайшее творение мысли! – благоговейно отвечал господин Ито, сверкая глазами, – Однако сказать, чье именно, я не могу!
– Там свитки, что ли? – недоверчиво спросил Цу.
Господин Ито кивнул.
Покажи, – озадаченно приказал Бань-С-Палицей, – так его обычно звали среди своих. Читать он, естественно, не умел.
Господин Ито повозился с замочком и, отворив ящичек, показал его содержимое. Ряды свернутых в трубку, аккуратно исписанных свитков.
– Оставь ему это, – снисходительно махнул рукой Цу, – Нам оно ни к чему.
– А ящик? –
– На нем герб, – равнодушно процедил Цу, – Сбыть его может оказаться проблемой. Не жадничай.
Фырча, плосколицый верзила принялся остервенело копаться в сумке господина Ито. Вывалил на землю небогатые пожитки, немного мелких монет (господин Ито страдальчески вздохнул). Среди жалкой кучки что-то блеснуло. Урча от удовольствия, Бань вытащил на свет несколько блестящих побрякушек.
– Мои амулеты! – простонал господин Ито. Несколько штук он зашил в халат, а остальные нес в сумке.
– Амулеты? – Бань кинул Цу один, и он теперь рассматривал вещицу, – Не от гулей ли часом?
– От них, – с готовностью согласился господин Ито. Бань с палицей уставился на то, что сжимал в руке, с благоговением.
– Какая-то женская безделушка, – с сомнением в голосе произнес Цу.
– Гули являются созданиями, которые глубокоуважаемый Жуй Дэмин относит к порождениям Огня и Ветра, – монотонно объяснил господин Ито. На привычной почве голос его даже немного окреп. – А потому вода является для них неблагоприятной. Хрусталь суть слезы земли. Жемчуг суть слезы моря. Потому такой амулет отпугнет гуля, если он захочет приблизиться и наметить себе жертву.
Цу медленно одел себе на шею амулет. БаньС-Палицей, как завороженный, повторил было это движение, однако тонкая веревочка оказалась слишком короткой для его огромной головы, и какое-то время он безуспешно боролся с ней, бросив палицу.
– Вы…вы отпустите меня, уважаемый господин Цу? – осторожно спросил господин Ито, – Я ведь ничего плохого не сделал!
Цу снова расхохотался, отчего шрам сморщился уродливыми рубцами, – должно быть, зашивали ему лицо неумело или наспех.
– Пожалуй, я тебя и впрямь отпущу, маленький писарь, – отсмеявшись, сказал он, – По такому важному делу не грех и отпустить.
Господин Ито добрался в столицу в первый день месяца сливы. Надо сказать, к этому моменту он изрядно похудел и обтрепался и теперь мало чем отличался от нищих, с толпой которых вошел в город. Не без труда разыскав знакомый ему дом на окраине, он принялся довольно громко стучать в ворота. Позевывавший в столь ранний час хозяин, увидев у ворот наглого оборванца, спустил было на него собак, одна из которых оторвала от халата господина Ито (в котором уже не было большинства из зашитых в него монет) изрядный кусок. Однако оставшегося хватило, и хозяин с изрядным интересом уставился на нищего, из подола которого посыпались деньги.
– Господин Масо! Мне нужен господин Масо! – повторял
– Господин Масо мой отец. Он в преклонном возрасте, и я не буду его беспокоить без повода.
– Передайте ему, что с ним ищет встречи его ученик, Ито из Нижнего Утуна! – незнакомец собрал все монеты, и теперь стоял, сжимая их в горсти. Сумки у него не было.
– Господин Ито, – из окна второго этажа дома раздался старческий дребезжащий голос. Масо, бывший преподаватель Дома Писцов, был любопытный старик, и, как у всех стариков, сон его уже был некрепок. – Я с трудом узнал вас!
– По дороге на меня напали разбойники, – грустно признался господин Ито, – Обобрали дочиста, осталось вот только, что зашил в халате.
– Что же ты не зовешь гостя в дом, сын? – в голосе господина Масо прорезалась глубина и те особенные интонации, с какими всегда разговаривают преподаватели, – Эдак можно прослыть невежливыми!
Через короткое время господин Ито уже сидел на шелковых подушках и прихлебывал душистое питье. Несмотря на ранний час, господин Масо принял его на удивление быстро.
Если господина Масо и удивила странная просьба, с которой к нему обратился бывший ученик, то он этого никак не показал. Признаться, к господину Масо уже давно никто не обращался с просьбами, и неожиданный визит бывшего ученика согрел сердце старого учителя.
Сын господина Масо был не в восторге, когда его отец предложил стол и кров этому подозрительному оборванцу, однако виду не показал: не хватало еще прослыть непочтительным сыном! Скрепя сердце, он проводил гостя в маленькую комнатушку, в которой раньше жила прислуга, которую теперь было не на что содержать.
– Да, раньше мы знавали лучшие времена, – ворковал господин Масо, радуясь возможности пересказать свои горести, которых за эти годы у него накопилось немало, – Пятнадцать лет назад меня уволили. Стар, говорят, стал. Да разве эти юнцы знают, как преподавать каллиграфию? У меня и сейчас рука тверже выводит священные письмена, нежели у этих молокососов! Вы только посмотрите, какие кривые надписи сейчас ставят на знамена! Этим писцам следует выкрутить пальцы бамбуковыми колышками!
– Я очень огорчен, учитель, – преданно сказал господин Ито, – Ваши уроки помогли мне более всего, и мой начальник, Глава Нижнего Утуна господин Хаги, не раз отмечал, что школа письма, которой меня, никчемного, обучили, безупречна!
Господин Масо расцвел, пряча сильно дрожащие пальцы в складках халата:
– Ты всегда был талантливым мальчиком, Ито!
В тот же день на остатки денег господин Ито, ужасаясь столичной дороговизне, купил себе скромный тускло-лиловый халат, соответствующий его рангу, и круглую шапку с кисточкой взамен отнятой разбойниками. Уже позднее, в дороге, слушая недоверчивые оханья в харчевнях, господин Ито узнал, что ему довелось попасть в лапы самому Кривому Яо, – грозе двух провинций, от которого, по слухам, еще никто не уходил живым.