Князь Лавин
Шрифт:
Непослушное сердце трепыхнулось в груди.
" Прекрати, – строго сказала себе О-Лэи, – Никогда больше."
Он ей нравился, по-настоящему нравился. И еще он был так добр к ней, этот красивый вежливый хайбэ, явно боготворивший ее отца. Было от чего потерять голову. После ужасающих дней в борделе, после невыносимого, отнимающего разум холода, непомерной усталости, боли от потери людей, – боли в его глазах…
– Я рада, что могу хоть немного отплатить вам за вашу доброту, – ровно сказала она.
– Моя госпожа, лучшей наградой мне то, что вы остались в живых после того безумного решения, что я принял, согласившись взять вас собой, – взгляд Юэ потеплел, и из него ушла та болезненная напряженность, которую
– Боюсь, моя настойчивость не оставила вам никакого выхода, – с еле заметной улыбкой сказала она, поднося чашку ко рту и глядя на него поверх нее.
Юэ слегка покраснел под ее взглядом, подняв в ее груди новую волну предательского тепла. Ему все-таки ужасно идет эта темно-синяя официальная одежда хайбэ!
– Моя госпожа, для меня было огромной честью выручить дочь великого Фэня из…затруднительной ситуации, – с горячностью сказал он, лишь слегка споткнувшись при выборе слов.
С тех пор, как она выдала себя, уставившись на изречение своего отца на стене его комнаты, Юэ стал с ней ужасно церемонным. Они больше ни разу не возвращались хотя бы к подобию того, чем занимались в ту ночь в " Доме Глицинии". Юэ вел себя с ней так, словно произошедшего не существовало и она действительно была высокородной дамой, которую он сопровождает по ее делам: почтительным, внимательным, вежливым. Пропасть, разделявшая их, – сына писаря и дочь одного из первых лиц в Срединной империи, – была действительно слишком глубока. Впрочем, эта пропасть, существовала только в его глазах. О-Лэи не забыла о своем решении в тот день, на площади. Вот только как об этом ему сказать?
– Хайбэ Юэ, я провела при дворе императора несколько лет, и еще ни разу не встречала человека, более отвечающего тому, что мой отец называл " идеалом воина", – искренне ответила О-Лэи.
От похвалы Юэ смутился еще больше. Пробормотал что-то невнятное о том, что вокруг много куда более достойных людей, а потом начал спешно прощаться.
Их прощания всегда выходили неловкими, многословными от бесконечных вежливых уверений. Наконец, Юэ решительно повернулся и быстро сбежал по неровной каменной лестнице. Надо каким-то образом раздобыть еще денег и снять для нее жилье поприличнее. Он даже не может нанять ей служанку, хотя не уверен, что столь знатная девушка умеет готовить себе еду. По крайней мере, он никогда не видел в ее доме ничего, кроме чая. Глупец, в следующий раз ему стоит прихватить с собой какие-нибудь вкусности!
После разговора с О-Лэи ему, как всегда, стало как-то спокойнее, словно, выговорившись, он сбросил с плеч часть ноши, последнее время давящей на него невыносимым грузом. Один и тот же вопрос, мучительный и неразрешимый, всплывал в его мозгу с настойчивостью мотылька, летящего на свет. Все военные трактаты империи говорили о первейшей заповеди воина – беспрекословном подчинении командиру. " Воин, не подчиняющийся командиру, несет в себе зерно поражения, и потому следует расправиться с ним безо всякой жалости" – говорилось во множестве сочинений. Юэ и сам, будучи командиром, понимал, что в тщательно продуманном маневре малейшее неповиновение даже небольшой группы воинов может обернуться катастрофическими последствиями. Обсуждать приказания начальства тоже считалось невозможным. Однако после самоубийственного перехода в Ургах этой осенью, чуть не убившего О-Лэи и погубившего множество достойных людей, несмотря на все предпринятые им усилия, Юэ этот вопрос грыз неотступно. Он ведь понимал, что действия командующего армией Шамдо, как и приказ господина Пан Цуна, вызывались не необходимостью, а пустой блажью. А что, если бы он нарушил приказ и остался переждать зиму в Чод? Юэ ни за что не сдал бы ее варварам – в этом он был полностью уверен. Быть может, он бы потерял не меньше, или даже больше людей, но только не так бессмысленно! Дисциплина
А теперь новое, столь же бессмысленное приказание! Получив его, Юэ немедленно направил прошение господину Пан Цуну об аудиенции, однако тот даже не соизволил его рассмотреть. Следом ему представили новому командиру, Фу Йи, – по слухам, явному фавориту из свиты Пан Цуна, которому не терпелось получить повышение. Так что теперь, судя по всему, его лишат звания хайбэ. Впрочем, его отряд тоже уже не является таковым.
Однако что он может на это возразить? Все аргументы " за" он уже выслушал из уст Фу Йи, который на пламенные речи Юэ отвечал только " вы полагаете, что ваша мудрость превосходит мудрость нашего командующего, господина Пан Цуна? Вы не смогли сохранить свой отряд, несмотря на то, что противник вам даже не попадался!" Юэ скрипел зубами от унижения и стыда, и замолкал.
Все эти разговоры о " внезапном и победоносном нападении в тыл врага, которые устрашат его" вызывали у него боль сродни зубной. И ему совершенно некому было поделиться с кем-то грызущими его сомнениями: командир, вселяющий в сердца своих воинов тревогу " подобен кинжалу в спину".
Однако Юэ поклялся себе, что никогда больше не повторит подобного: он чувствовал себя так, словно предал своих воинов, послав их на бессмысленную смерть в горах, куда в это время не совались и куда более опытные и вездесущие местные торговцы.
" Никогда больше!" – как заклинание, повторял Юэ, – " Если я увижу, что мои люди гибнут по глупости командования, я нарушу приказ, и буду действовать так, как считаю нужным. Даже если после этого меня четвертуют, как изменника!"
Остатки его отряда теперь размещались в бывших помещениях школы Гарда, закрытой после того, как главу школы, княжну Ицхаль, подвергли публичной казни. Юэ теперь занимал ее комнату, что было своего рода горькой иронией: именно из-за нее его теперешнее положение стало столь плачевным, и день ото дня становилось все хуже.
Комната поразила его скудной монашеской обстановкой, совершенно, по его мнению, неподходящей для женщины. Однако ему самому это пришлось по вкусу, и Юэ распорядился ничего не менять, тем более что у него вещей оказалось не так уж много. Воины заняли кельи монахинь, и после постоя в монастыре школы Уззр даже отмечали некоторые удобства.
Преимуществом помещения была его близость к княжескому дворцу. Князь Ригванапади, стоит сказать, после памятной измены своего военачальника и Верховного жреца почти полностью окружил себя куаньлинами. Во дворце теперь стоял куаньлинский гарнизон. Вокруг близлежащие здания тоже были заняты куаньлинами, – почти десять тысяч человек, половина гарнизона, постоянно оставались в столице. Скорее всего, мрачно усмехнулся Юэ, по возращении его отряд переведут в казармы на окраине.
Он вошел в свою комнату, рассеянно отвечая на приветствия попадавшихся ему навстречу воинов. Смеркалось. Весна в Ургахе наступала поздно, и была по-настоящему холодной. Буйство цветения, сопровождавшее ее приход на плодородных равнинах Срединной Империи, здесь, на этих голых бурых камнях, было невозможным, и только удлиняющиеся дни и отсутствие снега в городе говорили о том, что время пробуждения земли приближается. Однако на вершинах окружающих гор снега было еще достаточно, и иногда резкий северный ветер приносил настоящую метель, которая на несколько дней делала Йоднапанасат белой, будто в середине зимы. Потом снег стаивал, превращаясь в мокрую грязь и насыщая воздух влагой. Люди часто болели в это время, особенно новички, непривычные к местному климату и суровой обстановке. Лекарь Юэ, по его словам, еле держался на ногах и Юэ верил ему. Однако маленький сухонький немолодой человечек со смешным именем Тси спас немало жизней, – дело свое он знал хорошо, и Юэ его ценил.