Князь Лавин
Шрифт:
– Тогда ты пожалеешь о своем решении, – сказал он.
Юэ неожиданно улыбнулся.
– А почему ты в последний момент повернул в руке свою секиру? Ты мог умереть, но и меня бы прихватил с собой.
– Из-за моей матери, – буркнул Илуге. Надо было убить его! Надо было вообще не ввязываться в эту схватку! Надо было…
И добавил едко:
– К чему оставлять в живых того, кого все равно собираешься убить? Или…тебе по душе смотреть на пытки?
В темных глазах куаньлина свернул гнев:
– Воин не может получать столь низкое удовольствие. Я отвезу тебя на суд к князю.
К
Ну что, ты довольна, мама? Тебе ведь этого хотелось?
– Ты не болен? – обеспокоенно спросил хайбэ.
– Нет, – отсмеявшись, сказал Илуге, – Хотя хотел бы.
Ничего не поняв, куаньлин поднялся на ноги. Его лицо стало серьезным.
– Ты, хоть и варвар, но сын своей матери. У тебя ее глаза, – сказал он, – Быть может, я еще пожалею о своем решении, но все же: я готов развязать тебя, чтобы ты мог помогать своим раненым воинам. Если ты дашь слово не пытаться бежать.
Вначале Илуге не поверил своим ушам. Однако лицо хайбэ было убийственно серьезным и ему хватило одного взгляда, чтобы понять: он действительно готов сделать то, о чем говорит.
Вернувшаяся надежда обожгла его горячей волной, и Илуге потребовалась вся его воля, чтобы не дать прочитать свои мысли по своему лицу так же легко, как он прочитал их по лицу хайбэ.
Сражаться с благородным врагом…удивительно выгодно…
Он помолчал, изображая, что борется со своими чувствами. Наконец, посчитав, что покривлялся достаточно, выдавил с долженствующей неохотой:
– Я…даю слово.
Он затаил дыхание, когда этот странный хайбэ разрезал веревки на его запястьях. Он видел совсем близко его расслабленные плечи, его висок с пульсирующей на нем синеватой жилкой. Один удар, и…
Следом хайбэ перешел к Чиркену.
Илуге шел за ним, до хруста сжимая кулаки.
Да. Пусть он сначала освободит всех. Сейчас предпринимать что-то глупо. Позже. Ночью. Пусть хайбэ думает, что я играю в его дурацкое благородство.
Рана Чиркена выглядела скверно: в его боку застрял наконечник пики, и кровь все еще продолжала течь. Помимо всего прочего, края раны уже воспалились. Если не предпринять что-то немедленно, он может даже умереть. Илуге деревянным голосом попросил чистого полотна для перевязки.
Баргузен, которого тоже освободили, сел в стороне, всем своим видом демонстрируя свою неприязнь. Илуге и бровью не повел: получив немного полотна, бронзовую иглу и шелковые нитки (все-таки куаньлины знают толк во всяких мелких приспособлениях!),рывком удалил наконечник, аккуратно промыл рану и принялся ее зашивать, невзирая на шипение очнувшегося от боли Чиркена. Наконец, обессиленные после мучительной процедуры, оба с облегчением выдохнули:
– У тебя развязаны руки… Нас что, отбили? – прохрипел Чиркен, как только оказался сопособен говорить.
– Нет. Куаньлинский хайбэ взял с меня слово, что я не сбегу.
Чиркен фыркнул:
– Дурак человек!
– Но, возможно, я и не сбегу, – задумчиво сказал Илуге, – Ты-то ведь и двух шагов не пройдешь.
– С чего бы тебе обо мне заботиться? – криво улыбнулся Чиркен, и в его глазах Илуге увидел стыд
– На земли, которые я обещал охранять, напали, – мрачно сказал Илуге, – Я поступил, как должен поступать вождь.
– Не слушай его, Чиркен! – зло выкрикнул Баргузен из-за его спины, – Он хотел убить тебя и стать ханом!
Илуге и Чиркен переглянулись. Илуге не было никакого смысла говорить, что один раз он уже отказался.
Да, ему нет нужды занимать место Чиркена… но, возможно, Чиркену бы хотелось занять твое…
– Ты не изменился, Баргузен, – устало сказал Илуге, не поворачивая головы, – По прежнему отравляешь все, к чему ни прикоснешься.
– Зато ты, похоже, забыл о кровной клятве, что мы дали друг другу. Не верь ему, Чиркен: он шел за нами, чтобы убить нас, невзирая на все слова!
– И что же мне помешало оставить вас куаньлинам? – Илуге выгнул одну бровь
Чиркен поморщился.
– Зависть затмила тебе разум, Баргузен, – а потом, помолчав, добавил, – И мне. Я не думал, что это бывает заразным.
Его голос дрогнул: хан явно не привык каяться. Илуге тоже почувствовал неловкость: в конце концов, он не так давно понял, что быть ханом не так-то легко и приятно, как это кажется со стороны.
Подошел Юэ, ведя на поводу трех коней.
– А где Аргол? – немедленно спросил Илуге. Аргол, его лучший друг, его второе " я", с которым он поклялся больше не расставаться!
– Убежал, – коротко ответил Юэ.
Убежал! Оставил его! Небесный Жеребец! Быть может, его сказочное до сих пор везение, позволявшее ему оставаться в живых, действительно заканчивается, и Небесный Жеребец возвратился на свои поля, чтобы дождаться нового Тэнгэрин Утха и нового угэрчи… В груди у Илуге защемило и впервые за все время темный противный привкус страха начал подниматься к горлу.
– Ха! – торжествующе хмыкнул Чиркен, и это заставило Илуге решительно отбросить прочь ненужные мысли. Пока он жив, он – угэрчи!
Ему пришлось везти Чиркена в седле перед собой, потому что тот мог растревожить наскоро зашитую рану. Чркен слабо сопротивляляся и даже пытался шутить, уверяя, что в седле перед собой возят только украденных девственниц, однако Илуге не обращал внимания. Он на самом деле примерялся, сможет ли увезти его. Было совершенно понятно, что бешеной скачки он не выдержит. Вон, и так побелел весь, закусил губы до крови, чтобы не стонать от тряски.
Монотонная рыжая равнина после страшной грозы превратилась в грязевое озеро, где иногда лошади увязали выше колен. Иногда на пути попадались огромные, величиной с юрту, явно принесенные с гор грязевыми потоками камни и Илуге в полной мере осознал, что в этих краях означает милость или немилость богов, посылающих людям столь страшные испытания Выбираясь на твердые прогалины, усыпанные мелким щебнем, Илуге ощущал даже почти что радость. Воины Юэ, явно не одобрявшие действия своего командира, но не осмеливавшиеся оспорить их, ехали, растянувшись в длинную цепочку. Хайбэ умчался куда-то вперед, и в его отсутствие Илуге часто ловил на себе хмурые, неприязненные взгяды.