Князь Лавин

Погодина Ольга Владимировна

– Я отпустила сегодня моих фрейлин. Эти глупые курицы слишком шумят, – пожала плечами Жань Э, – Не хочешь ли выйти в сад? Сейчас там намного прохладнее. Я люблю его – это то место, где я могу, наконец, избавиться от всех.

– Конечно.

Они вышли в сад, и И-Лэнь с Ву Чаном неслышно перешли к другой стене, чтобы продолжать смотреть. У И-Лэнь внутри все дрожало, внутренний голос внутри нее срывался на крик, умоляя опрометью бежать, пока еще не поздно, но она, словно завороженная, никак не могла заставить себя оторваться. Она уже знала, что сейчас должно произойти. Уже знала.

– Скоро

пойдет дождь, – императрица задумчиво повернула вверх маленькую ладонь, – глядя в темное небо, которое постепенно заволакивало тучами. Она остановилась у края маленького бассейна, накрытого стеклянным колпаком. Вокруг них пышно цвели крупные алые цветы, раскрывая свои трубчатые пахучие горловины. Будто жадные рты.

И-Лэнь вдруг увидела, что император принялся как-то странно раскачиваться, словно змея, приготовившаяся к броску. Жань Э, точно и не замечая этого, присела на край бассейна. И-Лэнь увидела, как под ее рукой сдвинулась стеклянная крышка…

" Она надеется убить гуля ценой своей жизни, подманив эфа цуа!" – подумала И-Лэнь. Теперь ей пришлось крепко схватить за руку Ву Чана, который, конечно знал, что находится в бассейне.

– Нет, – прошипела она ему на ухо.

В этот момент император распался, превратившись в бесформенное червеобразное образование, колыхавшееся над землей. И это червеообразное тело изгибалось и выпучивалось в сторону императрицы, словно огромный белесый пузырь, в котором что-то билось изнутри…

Так они размножаются.

Жань Э, охваченная оцепенением, теперь сидела неестественно неподвижно, будто восковая кукла. Ее широко распахнутые темные глаза были пусты, как у человека, находящегося в трансе.

Червеобразное существо пододвинулось к женщине вплотную, и тут…

Ало-желтая лента скользнула по безвольно опущенной вниз руке императрицы ей на колени. Тело Жань Э содрогнулось, лицо начало синеть в начинающейся агонии. Яд эфа цуа убивает мгновенно и наверняка…

Последнее, что И-Лэнь успела рассмотреть – это ее улыбка. Улыбка человека, которому удалось отомстить.

Тонкий свиристящий визг вонзился в нее, будто раскаленная игла.

– Бежим! – она рванула Ву Чана за руку, Выйдя из оцепенения, вызванного ужасной сценой, телохранитель быстро и бесшумно повел ее вниз какими-то извилистыми лестницами и переходами. И-Лэнь теперь все время казалось, что ужасное нечто преследует их, она пугливо оборачивалась через плечо и вглядывалась в тьму позади. Потом чувствовала, как ее спутник тянет ее за руку и, спотыкаясь, бежала дальше.

В возке места уже не хватало, и Ву Чан посадил ее на коня перед собой. Забыв о всяком стыде, она прижималась к его телу и чувствовала, что его тоже сотрясает дрожь. Увидев его лицо, стражники двинулись с места быстро и без вопросов. Все копыта лошадей были обмотаны тканью, колеса возков смазаны. Ни бряцания оружия, ни окриков, ни команд – они растворялись в ночи, словно призраки, покидая дворец, в котором, – теперь И-Лэнь видела это, – горело куда меньше, чем обычно, огней.

Они уже начали собирать свою жатву.

Заворчал гром, сначала негромко и глухо, а затем все ближе и чаще. Ву Чан раскрывал

перед ними ворота за воротами, показывая квадратный бронзовый квадрат на своей груди – пропуск императрицы. Женщины в возке, которым передалась часть их страха и потрясения, поначалу притихшие, одна за другой начали всхлипывать.

И-Лэнь почувствовала на лице первые крупные капли дождя. Теперь она уже отошла от пережитого настолько, что поискала глазами и нашла маленького писаря, – смешного и сонного в своей нелепой четырехугольной шапке.

Последние ворота нехотя раскрылись с протяжным скрипом. И-Лэнь оглянулась в отчаянном желании закричать в лицо этим ничего не подозревающим стражникам, этим сонным улицам со спящими в ним людьми: " Бегите! Вы все погибнете! Бегите!". Она прижала пальцы к задрожавшим губам и не проронила ни звука. Конь Ву Чана, едва вырвавшись на дорогу, ускорил ход.

Эпилог

Ночи здесь, в горах, были уже холодными. Короткое степное лето отлетело, на склонах гор там и здесь уже начали появляться красно-бурые и желтые пятна, – вестники осени. В сумерках воздух гудел протяжно и тревожно: это начался гон у маралов, это увенчанные короной рогов могучие самцы, вытянув шеи, трубили в холодеющее прозрачное небо, призывая пугливых олених и бросая вызов соперникам.

В густых березняках и кедровниках подо влажным мхом уже распирали опадающие листья кольца груздей, верховые болота заалели брусникой, а горные вершины, еще недавно сухие и рыжие, вновь начали посверкивать далекой белизной.

В эти тихие, потихоньку уносящие память о лете дни, Нойто снедала тоска, неотвязная и неясная, как болезнь. Отрубленная рука начинала ныть тупой, свербящей болью, и иногда Нойто просыпался от совершенно невозможного: то ему казалось, что на запястье опустился слепень и кусает его, то он чувствовал чье-то прикосновение к несуществующим пальцам… В такие моменты хотелось выть, колотясь головой о землю.

Нойто вставал затемно и уходил, прихватив уду, на реку. Изворачивался, налегая культей на лодку, воткнутую в мокрые камешки на берегу, а второй рукой крепко вцепившись в корму. Запрыгивал. Одной рукой он уже наловчился грести так, что лодку не заворачивало, однако на стремнину не выходил, – отсиживался в плавнях, брал терпением, и теперь почти всегда возвращался с уловом. Олэнэ преувеличенно ахала, расхваливая его добычливость, норовила подсунуть самый лучший кусок. А потом беззвучно плакала, давясь слезами, когда думала, что он не слышит. Хорошо, хоть Кухулен умер, не увидев его…таким.

Сыновья Кухулена приезжали не раз. Уговаривали мать и его переехать к ним, на равнины. Мол, будет и уход, и почет. Олэнэ отказалась, он тоже. Так и горевали вдвоем свое горе, – каждый свое.

Олэнэ теперь стала совсем послеповатой и медлительной. Сидела больше в юрте, а только если и ткала, то пряжа по большей части на одежду уже не годилась. Нойто не жаловался. Сам собирал хворост для очага, сам латал себе штаны. Выходило криво, расползалось – но человек, он ко всему приспосабливается. Может, и не переживут они эту зиму – как знать…