Князь механический

Ропшинов Владимир

Питирим слушал молча, спрятав свои глаза под насупленными бровями, и с нескрываемой радостью выдохнул, когда великий князь закончил.

– Алексей Алексеевич, – сказал Сергей Михайлович, – проводите владыку.

Великий князь остался. Над ровными рядами мертвых тел он один только возвышался, а электрические солнца сверкали в его золотых генеральских погонах и на лысом черепе. Словно на поле брани, генерал среди своего войска. Но где же вороны, почему они не слетаются, каркая, почему ветер не играет золотыми кудрями павших? Почему так стерильно тихо и пахнет хлоркой?

Было ли то, что

совершал великий князь, предательством? Его ни разу не мучил этот вопрос. Да, втайне от государя он создал собственную и без присяги верную только ему армию. Запуганный, затравленный император, веривший теперь лишь в силу машин и их оружия, тратил на них последние деньги своей разоренной войной страны и последний газ своей замерзающей столицы. Не он запугал государя, но он был причастен к этому.

Но это не было предательством. Великий князь искренне служил России и видел ее будущее только под рукой полновластного самодержца. И не его вина была в том, что нынешний самодержец не годился для своей роли. Никогда не поднимет он руку на Божьего помазанника, но долг его, как долг любого русского патриота, – не дать этому помазаннику своей глупостью и нерешительностью погубить Россию.

Для этого работал и нуждался в деньгах Путиловский завод, для этого над Петроградом летали, леденея, глядя вниз прожекторами и стволами своих пулеметов, цеппелины, а здесь, под Петроградом, лежали, ожидая своего часа, солдаты, которых он так и не решил, какими считать – мертвыми или живыми, – и поэтому считал механизмами. Дай Бог, чтобы их час никогда не наступил.

Генерал Маниковский вел петроградского митрополита по коридору, такому же, как и этажом выше.

– А вот здесь мы делаем механические сердца, – сказал он, открывая одну из боковых дверей, – хотите взглянуть?

– Нет, благодарю покорно, – замахал рукой Питирим, – мне бы на воздух, а то что-то голова заболела.

– О, не бойтесь, здесь никого не режут. Здесь почти часовая мастерская, – сказал генерал, крепко держа под локоть митрополита.

Они вошли в комнату, заставленную, как в университетской аудитории, где проводятся практические работы по естественным наукам, небольшими столами в ряд с разными приборами на них. За столами сидели люди, похожие на часовщиков, – пинцетами и маленькими отвертками собирали они из разложенных по столу шестеренок и пружинок механизмы, приводящие в движение каучуковые груши сердец. На полу стояли коробки с часами – из них они брали нужные элементы, в первую очередь – заводные пружины.

Люди за столами были так увлечены своей работой, что никто не повернулся посмотреть на вошедших. Только один, сразу вскочив и вытянувшись по стойке смирно, вцепился глазами в генерала. На его молодом лице было чудовищное пятно ожога, так что любой сразу признавал в нем ветерана Германской войны, пострадавшего от иприта.

– Поручик Неверов, ранен на Нароче, – представился вставший, – генерал, скажите, где сейчас наш фронт?

– Наши войска победоносно двигаются по территории Германии, – деловито ответил Маниковский, нисколько не удивившись вопросу, – через неделю, самое большее – две мы выйдем к Берлину.

– А что союзники? – спросил поручик.

– Союзники остановлены на линии Дортмунд – Нюрнберг,

так что, если после взятия Берлина Вильгельм не капитулирует, мы ударим германцам в тыл.

– Хорошо бы, – поручик улыбнулся, щелкнул каблуками и вернулся к работе.

– Бедняга, – сказал Маниковский, когда они вышли в коридор, закрыв за собой дверь в лабораторию, – он до сих пор воюет с Германией. Но очень хороший мастер – на войне и до войны был хирургом, умелые пальцы. Сейчас его, понятно, к больным не подпустят, вот и определили сюда.

– А что будет через две недели, когда наши войска войдут в Берлин? – спросил Питирим.

– Ничего, – генерал усмехнулся, – он забудет. Он уже полгода тут работает, и полгода наши войска все никак до Берлина не дойдут.

Тихо гудела вентиляция. Прошел, кивнув, человек в дорогом штатском костюме с папкой в руках.

XV

* * *

Председатель Особого совещания по военной промышленности великий князь Сергей Михайлович сидел за письменным столом в своем кабинете, а генерал Маниковский – напротив, на маленьком у стены диванчике. Митрополиту Питириму, рассказывал генерал, откуда-то известно о том, что в подвалах Новой Голландии оживляют мертвых, и показать ему эти подвалы он ставит условием своего разговора с государем про программу довооружения воздушного флота.

– Питиримка не умен, но въедлив, – сказал, поглаживая бороду, великий князь, – я готов допустить, что сейчас он интересуется из любопытства, так как не в его интересах мешать нам. Но впоследствии его информированность о наших делах может иметь самые неприятные последствия. Нет, я, скорее, соглашусь остаться без программы довооружения. Я уже почти с этим смирился.

– Митрополит и так знает довольно много, хотя и неясно, что именно, – возразил генерал, – но сейчас он нам нужен, кроме него никто из тех, к кому мы можем обратиться, не в состоянии убедить государя.

– Риск слишком велик, – покачал головой Сергей Михайлович.

– Это риск на ближайшую неделю.

– А потом?

– Питирим идет стопами Распутина, – вздохнул генерал, – и кончит, вероятно, так же.

Сергей Михайлович снова погладил бороду.

– Хорошо, – выдохнул он, – возлагаю дело Питиримки – и сейчас, и через неделю – на тебя. Только постарайся посвятить его в наши дела минимальным образом. Надо показывать только то, что он уже знает.

Маниковский покачал головой.

– Думаю, придется показать ему солдат. Как именно они управляются, он, кажется, не знает, по крайней мере об этом не заикался.

– Хорошо. Назначь ему визит на завтра. Я сам там буду.

Кабинет председателя Особого совещания по военной промышленности находился в здании Главного артиллерийского управления и окнами выходил на Литейный. В снежном потоке там двигались огоньки – фары автомобилей – через мост на Выборгскую сторону и обратно, с Выборгской в Литейную часть. Часы на колокольне Сергеевского Всей Артиллерии собора пробили 4 часа.