Князь механический

Ропшинов Владимир

Автомобиль свернул вправо – к Корпусному аэродрому. Прожектора на вышках ярко осветили остановившуюся перед опущенным шлагбаумом машину. Из караулки, на ходу застегивая тулуп, выскочил часовой и подбежал к автомобилю.

– Кто едет? – прокричал он, наклонившись к стеклу со стороны шофера.

– Начальник Генерального штаба генерал Алексеев Михаил Васильевич с сопровождающим. Не видишь разве? – грубо сказал шофер.

– Видеть-то вижу, – добродушно ответил часовой, – а не положено пропускать, не осведомившись.

Он махнул рукой, шлагбаум поднялся, и они проехали на аэродром.

Огромные,

высотой с Исаакиевский собор эллинги, похожие на разрезанные вдоль жестяные бочки из-под мазута, стояли в ряд к северу от летного поля. Машина с генералом и князем ехала вдоль этого ряда, параллельно с ней на трех уровнях эстакады шли рельсы, по которым елозили вагонетки, подвозя снаряжение, боеприпасы и ремонтные материалы. По другую сторону от дороги выстроились низкие, из красного кирпича, пакгаузы и казармы. Ни одной живой души не было видно.

Они вывернули к летному полю и остановились у эллинга № 21. Две гигантские квадратные створки ворот с надписью белой краской «Не курить. Инфракрасными лучами не светить» сейчас разъехались в разные стороны. Внутри было пусто; тросы и цепи свисали с балок, шедших вдоль полукруглой крыши. Солдаты аэродромной команды и обслуга, ничтожные под огромным сводом, перетаскивали какие-то ящики и перекатывали бочки.

Самого «Генерала Скобелева» уже выкатили по рельсам в поле аэродрома. Снизу вверх Романов смотрел на его гигантский, закрывающий все небо алюминиевый корпус. Так смотрел он мальчиком на остов кита, висевший под потолком в Зоологическом музее на Васильевском острове. Эти предметы – цеппелин и кит, казалось, не могли существовать вовсе: они не соответствовали окружающему миру, в котором все остальное существует в четких размерных границах: от песчинки до слона, и к каковым границам природа приучила человеческий мозг.

Однако кит и цеппелин существовали. Белый круг с синей и красной полосами, опознавательный знак воздушного флота Российской империи, висел в воздухе, нарисованный на сером, сливавшемся с небом алюминиевом борту. Холодный воздух конденсировался на нем мелкими каплями. Они сбегали вниз, к земле, но не успевали оторваться, превращаясь в тонкие сосульки. Мелкокалиберные автоматические пушки в спонсонах по бортам гондолы смотрели вперед. Их стволы были закрыты брезентовыми, задубевшими на морозе чехлами.

Эти пушки предназначались исключительно для отпугивания вражеских аэропланов, но утратили смысл своего существования с тех пор, как аэропланы всех воюющих стран перестали подниматься в воздух из-за отсутствия нефтяного топлива.

На расчерченном рядами заклепок боку цеппелина черной краской был выведен номер «Петргр. авиац. отр. 21».

У трапа, ведущего в гондолу, стояло несколько военных, летевших в Берлин. Двое солдат и офицер проверяли у всех поднимавшихся на борт офицеров документы и записывали их в книгу отбывающих. Когда очередь дошла до князя, и офицер поднял на него глаза, стоявший рядом Алексеев сказал: «Он летит без занесения в списки». Тот кивнул, и Романов поднялся на борт.

Генерал помахал ему рукой, и князь поклонился в ответ.

Над вспаханной танками и засеянной костями Европой ему предстояло провести меньше 10 часов, чтобы оказаться в Берлине.

XIX

* * *

Воздушный

порт располагался в Берлине на Александерплац, рядом с кафедральным собором и городским дворцом кайзера Вильгельма. Так было устроено оккупационными властями стран Антанты для их собственного удобства. Цеппелин «Генерал Скобелев» медленно, с уже остановленными двигателями, проплыл мимо стальной причальной мачты, зацепившись швартовочными тросами за кнехты. Тросы натянулись как жилы атлета, но выдержали: воздушный гигант остановился, дрогнул и попятился назад. Натужно загудели лебедки, добирая швартовые и притягивая цеппелин к причальной площадке.

Олег Константинович вместе с прилетевшими офицерами Генерального штаба вышел на открытую площадку воздушной пристани. В 50 саженях под ним лежал Берлин, столица разгромленной Германии.

В куполе Домского собора прямо на князя смотрела огромная дыра, пробитая русской фугасной бомбой. За 4 года, прошедших с войны, никто так и не взялся его восстановить. Берлин медленно умирал. После страшной газовой русско-французской бомбардировки в ночь на 2 декабря 1918 года, когда удушенных считали не сотнями и не тысячами, а улицами и кварталами, в этом городе больше не хотелось жить, и жили в нем либо те, кто прибыл по службе, либо те, кто не мог уехать.

Только бульвар Унтер-ден-Линден жил, светился окнами правительственных зданий и квартир тех, кто в них работал. Ездили автомобили, экипажи, и можно было бы подумать, что все забудется, примирится, и отремонтируются дома, в них вернутся бюргеры со своими фрау и многочисленными детьми, – но слишком искусственной была эта чиновничье-военная жизнь города, чтобы переродиться со временем в жизнь настоящую.

В августе 1914-го, уезжая на фронт, он мечтал, что пройдет по булыжникам поверженного Берлина. И вот они под ногами, но только князь думал, что пройдет по ним вместе с Надей.

Пассажиры цеппелина зашли в кабину лифта, и тот стремительно понес их к земле. Там встречали прилетевших русский офицер оккупационного корпуса с солдатами и пограничная стража. Офицер проверял документы, спрашивал о цели визита и записывал имена в большую, с заляпанными кляксами страницами книгу. Князь не видел смысла скрывать свое имя здесь, в Берлине, представился и спросил про комендатуру.

– Вам, ваше высочество, прямо, до самых ворот, и перед ними слева увидите, – махнул офицер рукой вдоль Унтер-ден-Линден. Романов вышел на площадь, остановил такси и велел ехать до Бранденбургских ворот.

В русской комендатуре появление великого князя вызвало заметный переполох, и уже через минуту, на ходу поправляя шашку, к нему выбежал сам комендант в чине подполковника. Но, узнав, что цель визита – личная и проверкой не является, перевел дух и заулыбался. Князь не желал ни отобедать, ни номер в лучшей гостинице Берлина (конечно, лучшей по местным меркам – вы же понимаете), с удовольствием принял предложение оказать коменданту честь и остановиться в его доме на сколько пожелает, если ему случится задержаться в Берлине, но пока просил только адрес немецкого ученого, археолога.