Князь мертвецов

Кащеев Кирилл

– Я, господин Гунькин, служу царю, отечеству и роду, а не частному капиталу. Извольте не сравнивать!
– сухо отрезал Урусов.
– Было сделано все возможное. По приказу господина Меркулова, главы губернского Департамента полиции, прочесан маршрут, по которому двигались варяжские паро-драккары и пешие отряды. Осмотрены места нападения, опрошены свидетели, и наконец, мы неоднократно допрашивали пленных. Те рассказали, что командовавший набегом ярл велел верным людям увести и спрятать драккар с уже захваченным железом. Куда – они не знают.

– А сам ярл?
– явно волнуясь, а от того все больше

картавя, вмешался Карпас.

– Зарублен при попытке варягов захватить женскую гимназию.

– Экие у вас тут страсти!
– хмыкнул Гунькин.

– Вы правы, господин секретарь правления.
– в голосе Урусова звучала насмешка.
– Страсти у нас тут действительно нешуточные. Увы, с момента набега минуло больше месяца, а сведений никаких. Два дня назад его высокоблагородие начальник Департамента приказал прекратить поиски, в связи с малыми шансами что-либо обнаружить. Если появятся новые сведения, мы вас оповестим.
– судя по звукам, Урусов попытался подняться.

– Я не за тем сюда приехал, чтоб мне сказали, что ничего сделать нельзя!
– возмущенно выпалил Гунькин.
– Если железо не найдется, и мы не получим его вовремя, правительственный заказ на паровозы уйдет в Коломну или в Сормово! Деловые интересы и репутация Путиловского общества пострадает изрядно, а следовательно, мы не можем этого позволить. Ежели вы, господа, не способны выполнить свои обязательства, я имею полномочия встретиться с представителем бельгийских заводов «Шодуар» и «Коккерель». Для Путиловского общества договор с ними мало выгоден: их железо несколько... изрядно дороже. Да и в качестве мы пока не имели возможности убедиться. Но выбора у нас нет и... полагаю, выплаченная вами неустойка скомпенсирует наши потери, не так ли?
– в голосе Гунькина была откровенная угроза.

«К бельгийцам? И доход уйдет Лаппо-Данилевским? Да ни за что!» - за дверью возмутился Митя.

– тише, сударь, не стоит так волноваться, ведь еще ничего не потеряно! – вмешался Карпас.
– Ваше светлость! Вы патриот империи, как любой Кровный, - вместо претензий, отчетливо звучащих в голосе Гунькина, его голос был полон просительной вкрадчивости.
– Но смею думать, вы и патриот губернии тоже! Разве можете вы допустить, чтоб заказ ушел иностранцам?

– Видал я вчера бельгийского управляющего.
– проворчал старый Альшванг. – Рожа довольная, как у кота, что целую куру стащил!

– Мы не успеем провести плавку, достаточно масштабную, чтобы удовлетворить срочные нужды Петербурга.
– продолжал Карпас.
– Вынуждены будем вернуть задаток и выплатить неустойку столь масштабную, что само существование наших заводов в Екатеринославе встанет под угрозу, в то время как не пострадавшие в недавней бойне бельгийцы окажутся в выигрыше.

– Никто с вашими заводами дела иметь не будет, если их в любой момент ограбить могут!
– отрезал Гунькин.

– И останется в губернии один лишь иностранный капитал, доходы которого, как вы сами знаете, в изрядной степени уходят за границу, да и развитию губернии весьма мало способствуют. Ваше светлость, господа Альшванги полагают вас лучшим сыскарем губернии.

– Нюхом его благородие чует!
– проскрипел старый портной.

«Конечно, нюхом, он же Симарглыч!» - с неожиданным для самого себя раздражением

подумал Митя.

– Потому мы, со всем уважением, хотели просить вас, - подхватил Карпас, - взяться за специальный розыск, в надежде, что вы спасете репутацию молодой отечественной промышленности.

А у этого господина есть чему поучиться: надо же, как завернул! И сам выглядит борцом за интересы отечества, и Урусов не будет чувствовать, что какие-то купчики его, кровного Симарглыча, нанимают.

– Мы, со своей стороны, конечно, компенсируем, - подхватил Гунькин ... и вот это было лишним.

– Увы, ничем не могу помочь. Я несу ответственность за репутацию губернской полиции, а вовсе не промышленности.
– скрипнуло кресло, Урусов встал.

У Мити вырвался невольный вздох: так хотелось посмотреть, какими взглядами одаривают остальные неделикатного петербуржца!

– Погодите! Ваше светлость, не торопитесь так!
– взмолился тот.
– Ежели обидел чем - душевно извиняюсь, не со зла, а все от того же волнения! Убытки-то какие, убытки! И в деньгах, и в репутации! Только на вашу помощь и уповаем! Расследовать — это ж ваше прямое дело, можно сказать, Кровное! А мы за потраченное время заплатим, честь по чести, мощной тряхнем - не поскупимся! Самим вам не надобно, так у вас же эта... рыжая красавица!

Гунькина Митя, конечно же, не видел, но был совершенно уверен, что сейчас господин секретарь Урусову подмигнул.

– Еще и болеет, я так понимаю? Вот найдете наше железо, и свозите ее на воды, да не в Кисловодск, а в Баден-Баден!

Опять наступило молчание, а потом Урусов ошеломленно переспросил:

– Раиску на воды?

– Ну, или ожерелье своей Раисе купите, колечко...

– На хвост?

– Почему на хвост?

– Э-э, господин Гунькин... Раиса — это рысь, - смущенно протянул Альшванг.

– Какая еще ... рысь?

Митя отпрянул от двери и прикусил кулак, изо всех сил стараясь не расхохотаться в голос.

И поперхнулся, когда вокруг его щиколотки стремительно обвилось что-то скользкое и сильное, как удав.

Глава 8. Повелитель лоз

Митю в один миг перевернуло вверх ногами и вздернуло к потолку.

Туда ... Сюда ... Мимо в полумраке медленно проплыла деревянная стенная панель,

перила лестницы. Митю качнуло обратно. В поле зрения вошли щегольские ботинки.

– Гляжу, вы у нас, тут с прошлого раза совсем освоились, чувствуете себя как дома, господин Меркулов-младший?
– прошипел тихий, завораживающе прекрасный, и одновременно жуткий голос, и Перед Митей присели на корточки, ухватили за волосы и вздернули ему голову.

Точеное лицо альва оказалось напротив и выдающийся, как у всех Альшвангов, нос едва не ткнулся Мите в глаз.

– Или рассчитываете на еще один труп?
– на губах альва расцвела прекрасная до боли в сердце и такая же чудовищная улыбка. Наверное, на островах Туманного Альвиона так улыбаются Те, Кто Приходит Из Тумана, входя в дома, оставшиеся без защиты на Самайн, в ночь дикой Охоты. В это улыбке была вся красота мира. И вся его жестокость. От этой улыбки веяло смертью - мучительной и неотвратимой.