Князь Михаил Вишневецкий
Шрифт:
— Ваше величество, — вставил Яблоновский, — не надо предаваться мрачным мыслям. Сил у вас достаточно, года не Бог весть какие. Отдых и умение врачей вернут здоровье.
— Нет, — сухо ответил король, — даже весть о взятии Каменца не могла бы вернуть мне жизнь.
И он схватился за грудь.
— Что-то сосет у меня в груди и высосало жизнь. С этими словами он снова поник головой.
Еще с минуту продолжался разговор; потом, заметив, что король очень утомлен, гетман стал прощаться, сообщив о людях и охране, которую он даст для сопровождения короля во Львов.
Михаил
Слезы брызнули из глаз Собесского, когда он в последний раз простился с королем, уверенный, что уже не застанет его в живых; ксендз Ольшевский вышел проводить гетманов, а Браун приблизился со своими каплями.
— Ваше величество, — сказал он, — я на ночь высылаю во Львов квартирмейстера подготовить помещения для вашего величества и придворных. Часть обозов выедет сегодня же.
Михаил не противился; он лежал в постели, погруженный в мысли. Ежеминутно он вспоминал с глубоким огорчением, что не мог отправиться на войну.
— Бог отнял у меня и это утешение, — вздыхал он.
Келпш утешал его, ссылаясь на обещания Брауна скоро вылечить его и на вероятность, что война затянется. Вечером, когда все стихло и из лагеря доносились сигнальные рожки, король стал метаться и дрожать; прислушивался, опять ложился и начинал молиться. До Келпша доносились попеременно слова: — Каменец! и — да будет воля Твоя!
Когда на утро, около десяти часов, король вышел, опираясь на двух пажей, чтобы сесть в коляску, приехал опять Собесский, сошел с коня и почти с нежностью приветствовал, а потом напутствовал несчастного страдальца.
— Поезжайте, ваше величество, и не смущайтесь духом: я чувствую, что мы разобьем эту сволочь, на саблях разнесем Бучачский договор, так что от него не останется следа. И Каменец возьмем обратно!
Напутствуемый благими предчувствиями гетмана, Михаил сел, или, лучше сказать, лег в возок и медленно, точно похоронным шагом, проселками, минуя лагерь, потянулся к Львову.
Жена кравчего, которую муж известил нарочным, рыдая ожидала короля и готовилась на подвиг милосердия, чувствуя, что этот подвиг будет последней услугой несчастливому брату.
Хотели, было, дать знать королеве, но Михаил сам велел не торопиться.
В пути больной все время был в полудремоте. Просыпаясь, жадно ел и пил, а потом опять впадал в глубокий сон.
VII
По пути во Львов, король получил известие, что Пац с литовцами примкнул к Собесскому и что войска спешно двигаются против турок, расположившихся лагерем у Хотина. Говорили, будто их там собрались несметные полчища и стоят они под защитой реки, скалистой местности, окопов и самой крепости, господствующей над окрестной страной.
Для Михаила было очень утешительно, что те, на которых он рассчитывал, явились, несмотря на нелады и споры с Собесским, туда, где им следовало быть по долгу службы. Путешествие во Львов, медленное, не очень утомительное, не слишком повлияло на состояние здоровья короля. Только ксендзу Ольшевскому и Келпшу приходилось неустанно отвечать па вопросы, которыми он надоедал им, требуя постоянно свежих известий о состоянии
Львов не сделал никаких шагов для приема короля; число горячих приверженцев Собесского было здесь гораздо больше. Слухи о болезни и возвращении Михаила были встречены с полным равнодушием.
Только кравчина [86] встретила его с волнением, целуя руки.
— Вот видишь, — сказал он слабым голосом, — не приняли меня… Не позволили даже с честью умереть. Я обречен на бездействие в постели.
Достаточно было Елене взглянуть на короля, чтобы понять приговор врачей: настолько сильно изменился к худшему вид Михаила за такой короткий срок. Лицо его, казалось, уже носило печать смерти, которая намечает свои жертвы раньше чем их похитить.
Хотя состояние здоровья короля до слез огорчало жену Келпша, она старалась напускать на себя веселость и поддерживать бодрость больного ребяческими обнадеживаниями.
86
Жена "Краючего", от "Краять" (кроить, резать — резчий, форшнейдер).
— Всемилостивейший государь, — говорила она, хлопоча около больного, — вы скоро будете здоровы. Старый добряк Браун прекрасный врач; но глаза его освоились с внешними признаками вашей болезни, а потому многого не видят. Во Львове же врачей много, мы созовем их на совет. А главное, нужен отдых, не только телу, но и духу; доверьтесь доблести войск и их вождей: все без сомнения наладится и мы отвоюем Каменец.
Король вздрогнул всем телом, услыхав это слово: достаточно намозолило оно ему в последнее время уши.
— Каменец! — повторил он глухо, — Каменец… А потом я готов к смерти…
Кто мог бы описать впечатления ближайших дней? Нетерпение сделало их бесконечно длинными; известия приходили редко, и не всякие можно было доводить до сведения короля, Число окружавших его лиц сократилось чрезвычайно; осталась при нем горсточка верных и еще меньше любопытных.
После ухудшения в результате пребывания в Глинянах, здоровье Михаила, казалось, несколько улучшилось. Он мог уже не лежать целыми днями на постели, а иногда прогуливался с тростью, без помощи пажей; порой даже почитывал, а страдания значительно уменьшились, вследствие правильного образа жизни. Он сам сознал теперь, что возвращение во Львов было безусловно необходимо.
Послали гонцов в Варшаву, сообщить об улучшении здоровья короля и об изменении предначертаний. Однако, Михаил строго-настрого распорядился, чтобы королева не смела оставлять столицу и выезжать к нему во Львов. На самом деле, весть о болезни короля в Глинянах произвела в Варшаве сильнейшее впечатление, в особенности на королеву. Казалось, что заболевание в данном случае являлось предвестником близкой смерти, которой ждали с нетерпением.
Почти тотчас отправили гонца в Вену, а Тольтини предложил свои услуги, чтобы съездить во Львов и лично убедиться в состоянии здоровья короля. Судя по всему, итальянец надеялся застать короля Михаила уже при последнем издыхании.