Князь Путивльский. Том 1

Чернобровкин Александр Васильевич

Мы подрезали корму третьему судну и обрезали нос пятому. С обоих судов в нас выстрелили по несколько болтов. Дистанция была не менее полутора кабельтовых, поэтому болты не долетали до цели. Да и арбалетчики с этих нефов особо не напрягались, чтобы не рассердить нас. Они уже поняли, кто выбран жертвой. Спешить на помощь не спешили. Тоже странно. Ладно бы этот неф шел замыкающим. Там место отводят новичкам, самым бедным, наименее уважаемым. За такого стесняются заступиться. Зато остальные обычно помогают друг другу, действуя исключительно по трезвому расчету: не поможешь ты — не помогут и тебе.

Неф догнали часа через два. Последние полчаса мои дружинники гребли с утроенной силой. Им сверху постоянно докладывали расстояние до добычи. Это было судно метров тридцать длиной, с высокой, двухпалубной надстройкой на корме и чуть пониже на баке. Две мачты с латинскими парусами. По рулевому веслу с каждого

борта. Такое впечатление, что внедренный мной в Португалии румпельный руль распространяться по миру не захотел. Еще один пример того, что талантливые изобретения долго пробивают себе путь в массы. Меня поразило, что на нефе мало арбалетчиков. Обычно их человек двадцать-тридцать, а на этом было всего шесть или семь. Одного убил я, выстрелив с упреждением. Он стрелял из-за фальшборта, позицию не менял. Бил метко, поразив двух дружинников на помосте. Когда наклонялся зарядить арбалет, исчезал из вида. Время на зарядку тратил одинаковое. Я выстрелил за мгновение до того, как его голова в округлом шлеме, отчего напоминала голову нерпы, появилась над фальшбортом. Мой болт попал под обрез шлема. Арбалетчик, выронив за борт оружие, упал навзничь. Жаль, мне хотелось бы посмотреть его арбалет, узнать, оружие ли было очень хорошим, или стрелок, или и то и другое?

Зато на борту было много рыцарей в темно-красных сюрко с каким-то золотым зверем на груди. Шлемы полукруглые, с назатыльником, наносником и двумя загнутыми горизонтальными пластинами, которые закрывали уши, щеки и примыкали верхними частями к нижней части наносника, оставляя открытыми глаза и середину рта. Что-то подобное я видел у ромеев в шестом веке, но этот вариант обеспечивал лучшую защиту. Все рыцари в кольчугах с капюшонами и длинными рукавами с рукавицами. Щиты деревянные, с железными полосами и умбоном, среднего размера, каплевидные, но с менее изогнутой, чем была в моде шестьдесят лет назад, верхней кромкой. Вооружены копьями длиной метра три с небольшим, явно кавалерийскими, и спатами. Рыцари, прикрываясь щитами, стояли у левого борта, к которому приближалась под углом ладья, готовые отбить атаку. Вот только не знали, что болт, выпущенный из арбалета со стальным луком, с дистанции в сотню метров пробивает и щит, и кольчугу, и тело в ней. Когда мы приблизились на такую дистанции и выстрелили одновременно, ряд рыцарей сократился с двух десятков до шести человек, которые быстро спрятались за кормовой надстройкой.

Теперь нам никто не мешал ошвартоваться к нефу. Гребцы втянули внутрь весла правого борта, а с левого по моей команде опустили в воду. Ладья сразу начала замедлять ход и поворачивать влево. Когда она встала почти параллельно к борту, весла левого борта подняли из воды. По инерции ладья медленно догнала неф, сблизившись с ним вплотную. Корпуса двух судов гулко поприветствовали друг друга. Дружинники с алебардами зацепились загнутыми, острыми обухами за планширь нефа, не давая ладье отойти. Три лестницы повисли на борту нефа.

— Теперь наш черед, — сказал я Мончуку, который был моим заместителем в походе, и Будише.

Забросив щиты за спину и продев руку в темляк сабли, чтобы висела и не мешала, одновременно втроем начали подниматься на борт нефа. Просоленное дерево корпуса имело белесый оттенок и неповторимый запах, который я называю парусниковым. В пазах просмоленная пакля, кое-где выпирающая наружу. Арбалетчики с помоста прикрывали нас, не давали врагам подойти к фальшборту в этом месте, поэтому на борт я взобрался без проблем. Рыцарей осталось четверо. Они стояли в дальнем углу у кормовой надстройки, где их прикрывала от арбалетчиков мачта и парус. Копья побросали на палубу рядом с трупами своих товарищей, приготовились биться спатами. На нас, когда мы перебирались через фальшборт, не нападали. Не потому, что благородные, а потому, что боялись подставиться арбалетчикам.

— Сдавайтесь, я сохраню вам жизнь, — предложил им на латыни, когда мы построились в линию.

Судя по безволосым подбородкам, это юноши, жизни которых мне были не нужны. Наверное, младшие сыновья, отправленные добывать себе лены. Я бы даже отпустил их без выкупа, потому что вряд ли дождался бы его в Путивле. Слишком далек и тяжек до него путь из Венеции. Но рыцари будто не слышали моего предложения.

— За деву! — выкрикнул стоявший чуть впереди — и они бросились в атаку.

Не стенкой, а каждый сам по себе. Мы же действовали сообща, организованно. Принимаешь на щит удар напавшего на тебя, а бьешь того, кто атакует твоего соседа справа. Этот враг к тебе открытым боком. Твоего возьмет соратник слева. Туговато будет только тому, кто крайний слева. Но помощь ведь спешит к нам. Алебардщики подымаются быстро, налегке, оружие им подадут на борт нефа.

Спата со звоном ударилась о верхнюю стальную

защитную полосу моего щита, а я в это время отсек руку рыцарю, который бил Будишу, моего соседа. Вторым ударом разрубил кольчугу и тело наискось от плеча до позвоночника. Поскольку второго удара по моему щиту не было, следовательно, Мончук справился с тем, кто нападал на меня. Этот рыцарь, закрывшись щитом, еще стоял передо мной. Спата опущена. Я ударил по макушке его шлема, выглядывающей над щитом. Разрубил только верхушку его, дальше помешал щит, но этого хватило, чтобы рыцарь присел, а потом и завалился на левый бок. Правый бок у него был рассечен косым ударом сверху вниз, кольчуга в том месте была мокрой от крови. В это время Будиша с помощью подоспевшего алебардщика расправился с третьим рыцарем. Четвертого зарубили два других алебардщика. Один вогнал острый обух в щит, не давая им закрываться, а второй, пока рыцарь пытался перерубить защищенную железными лентами рукоятку алебарды, раскроил секирой шлем и голову почти до туловища. Больше на палубе никого не было.

Я подождал, когда на борт нефа поднимутся еще два десятка дружинников, расставил арбалетчиков на баке и корме, а алебардщиков на палубе. С главной палубы в кормовую надстройку вели три двери. Возле средней с обеих сторон было по узкому окну (язык не поворачивался назвать их иллюминаторами), закрытому деревянными жалюзи. В нее я и вошел, оставив щит на палубе. В узком помещении он только мешать будет. Каюта была шире, чем я предполагал. Справа от двери, под окном у переборки, был стол. Столешница лежала на двух ножках и выступе на переборке. На столе стояли бронзовые кувшин с арабской вязью по выпуклому пузу и три кубка. В одном из кубков еще осталось красное вино. Вдоль правой переборки стояли впритык сундуки, на которых лежали тюфяки, подушки и одеяла. В рейсе сундуки служили кроватями. У правой переборки была настоящая кровать с высокими бортами и застеленная красным шерстяным покрывалом или пледом. Возле этой кровати и стояла та самая дева, из-за которой погибли сопляки. А я-то думал, что они за деву Марию сражались! Лет четырнадцати-пятнадцати, высокая для женщины этой эпохи, примерно один метр шестьдесят пять сантиметров, длинные светло-русые волосы, распущенные, только прихвачены тонким серебряным обручем, голубые глаза, белая кожа и алые губки. Одета в белую льняную рубаху, окаймленную по вороту, подолу и краям рукавов тесьмами, расшитыми золотым и красным щелком, и красно-черную тунику из тонкой шерстяной материи и подпоясана изукрашенным серебряным шитьем кушаком, концы которого, перекрещенные сзади на талии, перекинуты вперед, на бедра. К каждому концу кушака крепилась длинная, покрытая узелками и украшенная кисточками шелковая красно-желто-зеленая косичка. Свободно связанные между собой, эти косички скрепляли пояс и свисали спереди. Обута в черные башмачки с немного загнутыми вверх носками и украшенными на стопе маленькими серебряными пряжками в виде бабочки. Подол рубахи заканчивался в полусантиметре от стопы. На груди серебряный крестик с бриллиантиком в центре на тонкой длинной серебряной цепочке. Общее впечатление — хороша, однако! Она смотрела на меня расширенными от испуга глазами и пыталась улыбнуться, но губки мелко подрагивали и не хотели растягиваться. Справа от нее и на полшага позади стояли пожилая женщина и молодая, судя по простенькой одежде, кормилица или наставница и служанка. Перепуганы они были не меньше своей госпожи, причем служанка пыталась сдержать икоту, отчего дергалась всем телом. Я попытался посмотреть на себя их глазами и подумал, что тоже бы напрягся и неслабо, если бы ко мне в каюту вломился тип в шлеме и доспехах и с окровавленной саблей в руке.

— Добрый день, принцесса! — спрятав саблю в ножны, поздоровался я на том варианте латыни, на котором шестьдесят лет назад общался с венецианскими купцами. — Куда плывешь?

Мое приветствие не успокоило ее. На вопрос ответила пожилая женщина, которая говорила на том варианте латыни, который был близок к слышанному мною в Аквитании:

— Моя госпожа — дочь Жоффруа де Виллардуэна, князя Ахейского. Мы плывем к ее жениху Мешко, сыну князя Конрада Мазовецкого. Он ждет нас в Галиче.

Наверное, она надеялась, что я испугаюсь этих имен. Ахейское княжество образовалась на руинах Ромейской империи после падения Константинополя, став частью Латинской империи. Оно занимало почти весь полуостров Пелопоннес. Я прикинул, что получу за невесту приличный выкуп, не смотря на то, что жених — мой дальний родственник. Его отец женат на моей «племяннице». Выкуп ведь платить будет не он. Насколько я помню, старшего сына князя Конрада зовут не Мешко. Зимой мне было нечего делать, вот я и учил политическую географию. Преподавателем был воевода Увар Нездинич, который помнил родословные всех окружающих нас князей, ханов, королей, императоров до седьмого колена.