Князь Путивльский. Том 2
Шрифт:
— Лучше его и не считать, — посоветовал я. — Оно хорошо только в роковой момент, когда решается судьба всего царства. Во всех остальных случаях они плохие вояки.
— Это я знаю, — согласился Иван Асень. — Сейчас набираю еще полторы тысячи копейщиков и пять сотен лучников. Во всех городах перед посевной провел состязания с большими призами по стрельбе из лука и самых лучших завербовал, — сообщил он и добавил со смешком: — Не все, правда, обрадовались такому счастью. — И объяснил причину своего поступка: — Где по-другому взять хороших стрелков?! Лучника не обучишь быстро, надо несколько лет натаскивать. Эти будут не самыми надежными воинами, но в рукопашную им не ходить, стойкими быть не обязательно.
Я согласился с ним. Сам столько уже времени учусь стрелять из лука, и наставники у меня хорошие, а пока нет того автоматизма и точности, с каким бью из арбалета или орудую саблей.
— Как продвигается дело с замужеством
— Пока никак. Папа вроде бы не против. Он не сказал «нет», — ответил Иван Асень.
— В политике слова «нет» не существует. Его заменяют словами «может быть», — подсказал я.
— Примерно так мне и отвечают, — признался царь Иван. — Подождем еще. На них напирают Иоанн Ватацес и Феодор Ангел. Последний уже вышел к берегу нашего моря севернее Визы и захватил Адрианополь, выгнав оттуда войска Ватацеса. Сейчас готовится к осаде Константинополя.
— А хватит у тебя сил воевать с Ангелом? — поинтересовался я.
— Я не собираюсь с ним воевать, — отмахнулся Иван Асень. — Мы с ним друзья и союзники, договор подписали. Кто первым из нас захватит Константинополь, тот и будет в нем править.
— У ромеев нет друзей и союзников, есть только попутчики. Как только ты захватишь их столицу, сразу превратишься во врага и Феодора Ангела, и Иоанна Ватацеса, — напомнил я.
— Я так не думаю, — самоуверенно заявил царь Болгарии. — Подождем решения латинян. Исходя из него и будем действовать.
Полторы недели мы пировали, охотились и тренировали войска. На примере своих арбалетчиков я продемонстрировал, как и чему надо обучать пехотинцев. Болгарские всадники изображали латинян, а копейщики отражали их атаки. И те, и другие делали все со смешками. Подобные занятия казались им детскими играми. Они много времени и сил тратили на индивидуальную подготовку, а отрабатывать действия в составе отряда считали лишним. По их мнению, в бою все будет не так. Но в бою и каждый из них сражался не так, как во время тренировок со спарринг-партнером.
Затем прибыла моя тяжелая конница. Добрались без происшествий и потерь. На территории Болгарии им оказывали самый дружественный прием, снабжали продуктами и фуражом. Я дал своим дружинникам два дня на отдых и подготовку, а утром третьего построил в две шеренги за городом на лугу, где осенью проходили ярмарки. День был погожий, так что полюбоваться моими кавалеристами приехал не только болгарский царь, но и высыпало почти все население его столицы. Мои воины были в больших шлемах, которые опирались на плечи, с опускающимися забралами или личинами, длинных кольчугах, поверх которых надеты бригантины с оплечьями, нарукавниках, набедренниках, наколенниках, поножах и сапогах с металлической защитой стопы. Каждый вооружен длинным копьем, мечом или саблей, булавой, кистенем или клевцом и в первой сотне луком и двумя колчанами стрел, а во второй — пятью дротиками длиной около метра двадцати, с маленьким трехгранным «бронебойным» наконечником. Все на крупных лошадях, защищенных железной кольчужно-пластинчатой броней или из вываренной буйволиной кожи, отбитой у монголов. Надраенные доспехи сверкали на солнце, придавая дружинникам не только грозный вид, но и как бы являя покровительство высших сил.
— Как воинство Христово! — перекрестившись, воскликнул Иван Асень, когда мы скакали к построенному отряду.
Царь Болгарии проехал вдоль первых шеренг, оценивая жеребцов, доспехи и оружие. В начале каждой сотни стоял сотник с треугольным флажком на копье за наконечником. У первой сотни флажок был красный, у второй — синий.
— У меня многие бояре снаряжены хуже, чем твои дружинники. Не удивительно, что ты побеждаешь своих врагов. С таким отрядом и я бы не знал поражений! — закончив осмотр, восхитился Иван Асень и произнес, как клятву: — И у меня будут такие же!
Я не стал ему объяснять, что сначала были победы, а потом снаряжение, а не наоборот. Смелость делает воина снаряженным, но снаряжение не делает его смелым. Иван Асень и сам это скоро поймет.
Поскольку с латинянами пока не было ясности, царь Болгарии предложил мне совершить рейд по землям гуннов, то есть венгров. В последнее время они активизировались, все чаще стали делать набеги на его приграничные деревни.
— Действуют небольшими конными отрядами, одна-две сотни. Налетят, ограбят, подожгут и скроются, — рассказал Иван Асень. — Мне не хотелось бы сейчас начинать большую войну с Андрашем Арпадом. Все-таки родственник. Да и нападают на меня его магнаты, с которыми король совладать не может после подписания Золотой буллы.
Золотая булла — это что-то типа английской Великой хартии вольностей, то есть, права магнатов на беспредел на своих территориях.
— Может быть, они стараются поссорить меня с королем Андрашем, — продолжил царь Иван. — Надеются, что ввязавшись в войну, он еще больше ослабнет и подпишет следующую буллу, которая сделает магнатов
— В большинстве случаев движение к независимости заводит в еще большую зависимость, — поделился я историческим опытом. — Как только большое государство рассыплется на мелкие, их сразу поглотят соседи. Ты от их неурядиц только выиграешь.
— В чем-то да, а в чем-то нет, — сказал он. — Мои бояре тоже теперь хотят таких же вольностей.
— У меня нет бояр, поэтому нет и твоих проблем, — подсказал я.
— Я пока не могу так сделать, — с сожалением произнес Иван Асень. — Так что отомсти за меня гуннским магнатам. Если побьешь их ты с половцами, я скажу Андрашу тоже, что и он мне: «Я на тебя не нападал!»
12
Граница между королевством Андраша Арпада и царством Ивана Асеня проходила по Дунаю. На правом берегу жили болгары, а на левом — валахи, потомки даков, которые сейчас были вассалами потомков гуннов. Точнее, по большей части это были потомки не гуннов, а волжских булгар, присвоивших себе грозное когда-то имя. А Болгарии они же дали свое. Что не мешает им воевать между собой. В эту эпоху национальное самосознание пока не работает. В лучшем случае свои — это те, кто живет в твоем княжестве, а за пределами его — враги твоих врагов. Иван Асень выделил мне артель плотников и толстый длинный канат, чтобы соорудить паромную переправу. Возле постоянных переправ на обоих берегах реки несли службу военные отряды. Левобережные помешали бы нам переправиться спокойно. В этом районе Дунай течет по низменности, не очень быстро. Вода мне показалась чище, чем будет в двадцатом веке, когда я поднимался по нему до Измаила, который считался морским портом. К Измаилу был приписан первый советский морской лихтеровоз, никогда не бывавший в базовом порту, потому что большая осадка не позволяла. Грузился и выгружался он в порту Усть-Дунайск — искусственном затоне в месте впадения одного из рукавов Дуная в Черное море.
Наши кони переплыли сами, а людей и кибитки с припасами переправили на пароме. Я преодолел Дунай вплавь. Давно хотел это сделать. В двадцатом веке нельзя было, потому что по реке проходила государственная граница. Пересечение этой условной линии без разрешения государства считалось уголовным преступлением. Помню, в бытность вторым помощником капитана бункеровались мы в Килие. Бункеровочная база находилась по одну сторону контрольно-следовой полосы, а причальчик — железный понтон, к которому был выведен трубопровод, — по другую. Получалось, что судно стоит на нейтральной полосе между СССР и Румынией. Поскольку топлива мы собирались брать много и долго, я решил порыбачить. Надеялся поймать дунайскую селедку, которая была в то время в большой цене. Говорят, это самая лучшая селедка в мире. Впрочем, утверждают это только жители близлежащих территорий и одесситы. Первым трудно быть объективными, а верить вторым и вообще глупо. Между колючей проволокой и кромкой воды было метра два пологого склона, на котором я и встал немного ниже понтона, где течение было слабее. Ловил на червя. Долго не клевало. Мимо проехал пограничный катер, с которого офицер погрозил кулаком. Поскольку, по моему мнению, никакой закон я не нарушил, находился на нейтральной полосе с ведома властей, решил, что угрожали не мне, и продолжил рыбачить. Минут через пятнадцать клюнуло. Да еще как! Поплавок нырнул — и больше не появлялся. Я посек и подумал, что зацепил корягу. Бамбуковой удилище выгнулось дугой. На крючке, проглотив его вместе с грузиком, висел сомик килограмма на полтора. Ну, может, поменьше. Я схватил его и понес на судно. Улов поразил членов экипажа, по крайней мере, тех, кто считал себя заядлым рыбаком. Через несколько минут на берегу стояли семь человек с удочками. Я в это время делал харакири сому, чтобы извлечь крючок. Потом я быстро сказал коку, как ее надо приготовить, и принялся долго и со смаком повествовать, как поймал такую рыбину на обычную удочку. Ведь рыбак-любитель — это не тот, кто любит есть рыбу, а тот, кто любит похвастаться уловом. В это время на нейтральную полосу прибежала поднятая по тревоге половина пограничной заставы и задержала всех нарушителей государственной границы в количестве семь человек. Наверное, за такую успешную операцию пограничникам дали государственные награды. Продержали нарушителей государственной границы в кутузке на заставе до утра. Правда, покормили ужином. В это время шли разборки на уровне начальника пограничного района и директора нашей конторы. Судно простояла до следующего полудня. Капитану и «нарушителям государственной границы» сделали втык. По тогдашней традиции на судне якобы прошло партийно-комсомольское собрание, на котором данных товарищей осудили всем трудовым коллективом. Так было написано в отчете, который пришлось печатать мне, как единственному на судне, умевшему набивать текст быстро — не одним, а двумя пальцами. Больше никто, кроме меня и парторга, второго механика, не знал, что участвовал в этом собрании.