Князь Путивльский. Том 2

Чернобровкин Александр Васильевич

— Если бы сильно хотели, управились бы за месяц, — молвил я.

— В том-то и дело, что не очень хотят, но выбор у них не большой: или я, или Феодор Ангел, или Иоанн Ватацес. Я — наименее опасный, — ухмыльнувшись, сообщил Иван Асень. — Так что, когда трава у вас вырастет и дороги подсохнут, приводи свою дружину. Пригодится — хорошо, нет — заплачу за службу, возмещу расходы и отпущу домой.

— У меня одно условие: командую я. Через тебя или напрямую — мне все равно. Если решишь, что слишком рискую или не внушаю доверия, будешь воевать без меня, расстанемся друзьями, — сказал я.

— Согласен, — быстро произнес царь Болгарии.

Видимо, ждал более тяжелое условие.

Мы обговорили детали, после чего отправились пировать.

Через три дня, обзаведясь изжогой из-за непомерного количества выпитого сухого вина, я поехал в Созополь. Все-таки наш ставленый мед лучше: и крепче, и на желудок влияет положительно даже в больших количествах.

9

Второе судно, двухмачтовый неф, мы взяли неподалеку от Трапезунда. Он, пользуясь задувшим вчера юго-восточным ветром, вышел из столицы империи в сторону Босфора. На судно, идущее со стороны открытого моря к Трапезунду, капитан нефа сперва не обратил внимание, принял нас за купца. Привыкли они здесь к спокойной жизни. Только когда мы оказались у нефа с наветренного борта и сменили курс, пойдя на сближение, капитан понял свою ошибку и повернул в сторону берега. Не знаю, что он там собирался делать. Разве что посадить судно на мель и с экипажем сбежать на берег. Не успел. Мы быстро догнали его, зацепились «кошками», подтянулись к нему и опустили «ворона». Никто нам не мешал. Главная палуба, фор— и ахтеркастли были пусты. Как будут говорить на советских военных кораблях, экипаж заныкался по шхерам.

Я со штурмовой группой перешел на борт нефа. Дружинники рассредоточились по судну, заняв ключевые позиции. Делали все быстро и без суеты. Набрались уже опыта.

Подойдя к кормовой надстройке, я крикнул на греческом:

— Капитан, выходи!

Открылась дверь каюты и, щурясь от слепившего в глаза солнца, на палубу вышел венецианец, худой, длинный и сутулый, с узким лицом, таким кислым, что я не разрешил бы ему даже на свежее молоко смотреть. На нем были черная островерхая шапка, заломленная назад, белая шелковая рубаха, черная льняная туника, подпоясанная кожаным ремнем с золотой пряжкой и тремя золотыми висюльками на конце, свисающем спереди почти до коленей, черные штаны до лодыжек и коричневые кожаные тупоносые туфли с золотыми овальными пряжками. На ремне висел кожаный кошель, туго набитый. Видимо, капитан готовился к бегству. На левой руке перстень-печатка, на правой — перстень с рубином и второй с опалом.

— Твое судно? — спросил я.

— Да, — ответил венецианец и закашлялся, прикрыв рот ладонью.

Наверное, туберкулезник. Как ни странно, редко встречаю здесь больных туберкулезом. Может быть, умирают в детстве.

— Что и куда вез? — поинтересовался я.

— Железо, кожи и шерсть в Венецию, — ответил он.

— Зови охрану, — приказал я. — Никого убивать не будем.

— Нет охраны, — сказал он. — Собирался нанять после Гелеспонта. Здесь раньше никто не нападал.

— Тогда экипаж пусть выходит. Пора ложиться на другой курс, — сказал я.

Капитана, отобрав у него ремень с кошелем и прочие ценные вещи, перевели на шхуну. В кошеле были золотые монеты разных стран. Я зашел в капитанскую каюту. Там стояли два сундука, покрытые красным лаком и с медными углами и ручками. Оба были доверху наполнены серебром. Значит, основную выручку купец делал на дорогих венецианских товарах, а в обратную сторону вез деньги и дешевое сырье. Команду, одиннадцать человек, я оставил на нефе, чтобы работали с парусами, поручив присматривать за ними десятерым дружинникам. Сказал венецианским матросам, что в порту их отпустим, только

отберем деньги и товары. Каждый вез килограмм по двадцать всякой недорогой ерунды. Им по договору с судовладельцем разрешалось приторговывать. Матросы, конечно, расстроились, что понесут убытки, но и обрадовались, что не окажутся на галерах. Курс мы взяли на Херсон.

Моего так называемого друга, аланского таможенника уже не было. Наверное, решил, что нахапал достаточно, что можно и самому заняться торговлей. На борт шхуны поднялся крепкий рослый гот без головного убора, с выбритым лицом и затылком. Было ему лет сорок, но не имел ни единого седого волоска, что для этой эпохи, когда пятидесятилетний считается долгожителем, большая редкость. Одет не богато, но добротно. Видимо, только недавно откупил эту должность. Значит, поблажек от него не дождешься. Впрочем, я не собирался посвящать его в свои дела, а потому и отстегивать.

— Оба судна твои? — спросил таможенник.

— Да, — ответил я. — Ничего здесь продавать не буду, только куплю кое-что.

— Что именно? — поинтересовался гот.

— Вино, посуду дорогую, бумагу, лошадей, — перечислил я. — Налог заплатит продавец. Или у вас стали взимать пошлины по-другому?

— Нет, всё по-старому, — сказал таможенник. — Заплатишь за стоянку в гавани и у причала.

— Само собой, — согласился я.

Про то, что собираюсь получить выкуп за венецианского купца и его судно с грузом, говорить не стал. Отстегивать херсонцам не входило в мои планы.

— Что-то пусто у вас стало, — заметил я, потому что у причалов стояло всего два торговых судна, неф и галера.

— Совсем торговля захирела, — согласился таможенник. — Латиняне переманили всех в порты, которые на востоке, ближе к ним.

— Генуэзских купцов тоже здесь нет? — спросил я.

— Куда от них денешься?! Это они выжили других купцов из нашего города. Теперь вся торговля заморская в их руках, — с плохо скрытым раздражением рассказал таможенник.

— Тут до тебя раньше алан служил. Где он сейчас? — поинтересовался я.

— Утонул, — ответил гот. — Купил судно большое, трехмачтовое, нагрузил до отказа и поплыл в Константинополь. Уже на подходе к Босфору попал в бурю и утонул вместе с судном. Перевернулось оно. Несколько матросов спаслось, рассказали, как было дело.

Видимо, у алана был плохой грузовой помощник, неправильно рассчитал метацентрическую высоту. Хотя в эту эпоху даже слов таких не знают, на глаз грузят. Да и судно было несчастливое. Я сразу это почувствовал. Бывают такие. Когда я начинал морскую карьеру, в Черноморском пароходстве было судно, с которым постоянно что-нибудь случалось: то на мель сядет, то столкнется с другим судном, то навалится на причал и сильно его побьет или себя, то загорится, то команда наклюкается технического спирта и перемрет. Никто из капитанов не продержался на нем больше двух рейсов. А в те времена такой залет — это крест на карьере. Так что некоторые капитаны, когда их направляли на это судно, предпочитали написать заявление на увольнение по собственному желанию. С чистым послужным списком работу найдут, пусть и похуже. Да и лучше плохая работа, чем сидеть в тюрьме.

В генуэзской фактории заправлял мой старый знакомый. Он теперь заправлял здесь. Одет все также скромно. Мне даже показалось, что на нем те же сандалии, что и несколько лет назад. Генуэзец сразу узнал меня.

— Опять иудейское судно захватил? — спросил он.

— Венецианское. С грузом железа, кож и шерсти, — ответил я. — Могу продать вместе с купцом, а можешь дать ему кредит под большой процент. Второй вариант рискованнее, но выгоднее.

— Сколько ты хочешь? — задал он вопрос.