Князь Путивльский. Том 2
Шрифт:
На острове Хортица за две недели привели в порядок шхуну. Пришлось поменять несколько досок обшивки ниже ватерлинии. Долгое стояние в порту Созополь не прошло даром. Я предвидел это, поэтому доски привезли с собой. Местные рыбаки и лоцмана с интересом наблюдали за нами. Уверен, что они облазали шхуну от «вороньего гнезда» до киля, все осмотрели и потрогали. Теперь глядели, как мы крепим нагелями доски обшивки к шпангоутам. Уверен, что не пропустят ни одной мелочи и все, что может пригодится при постройке лодок или ладей, намотают на ус. Навесной, румпельный руль они уже оценили и начали ставить на большие лодки. Законопатив и просмолив шхуну, спустили ее на воду. Это мероприятие всегда собирало все население острова и прилегающих территорий, от мала до велика. Сказывалось отсутствие других зрелищ, из-за чего хлеб в горле застревал. Наверное, надеялись, что шхуна перевернется и затонет или еще что-нибудь случится. Убедившись в обратном, разошлись огорченные. Мы погрузили воду в бочках, припасы и подарки ахейской
Черное море встретило нас восточным ветром силой баллов семь. Поскольку ветер был почти попутный, я решил не ждать улучшения погоды. Взяли рифы на гроте и фоке и понеслись по волнам, которые были высотой не больше метра. Они разбивались о левый борт шхуны, роняя на палубу брызги. Я стоял на корме и дышал, что называется, полной грудью. У штормового моря другой запах, более резкий и соленый. Такое впечатление, что его поперчили и подсолили. Как бы скверно у меня ни было на душе, чем бы ни болел, а стоило вдохнуть такой воздух, сразу выздоравливал и телом, и душой. Сыновья, которые видели море впервые, до вечера не уходили с палубы, благо оба не страдали морской болезнью. Ночью ветер начал стихать и к полудню следующего дня сменился на юго-восточный и упал баллов до трех. К тому времени мы уже были примерно посередине моря. Только мы одни, больше ни одного судна в течение всего дня. Я до сих пор не могу к этому привыкнуть. Зачем-то днем загоняю в «воронье гнездо» впередсмотрящих и приказываю внимательно следить за горизонтом, а с наступлением сумерек все пытаюсь включить ходовые огни, чтобы не столкнуться с другим судном. В начале двадцать первого века большая часть неприятностей у капитанов была из-за столкновений с другими судами. Наверное, к концу двадцать первого века моря и океаны станут похожи на городские улицы: с односторонним движением не только в узостях, но и вдали от берегов, и с «пробками» в «час пик».
В Босфоре пошлину за проход собирал венецианец. Наверное, выкупил сбор пошлин. Значит, императору срочно потребовались деньги, которые могут быть нужны только на войну. Иоанн Ватацес напирает? Таможенник — эдакий живчик с улыбчивым лицом и цепким взглядом, одетый, не смотря на теплую погоду, в плотный темно-красный плащ и шапку из бобрового меха — подплыл не на галере, а на шестивесельной лодке. Решил не содержать ораву бездельников для понтов. Он не стал подниматься на борт, определив по осадке, что идем в балласте. Видимо, бывший судовладелец, нарубивший деньжат и осевший на берегу.
— Кто сейчас регентом при Балдуине? — спросил я, надеясь проскочить на халяву.
— Какой регент?! — удивился таможенник. — Императором у нас сейчас Иоанн де Бриень, бывший король Иерусалимский, а Балдуин — его зять и наследник.
Иван Асень мне рассказывал, что латинские бароны первое время отдавали предпочтение Иоанну де Бриену, престарелому королю без королевства, дочь которого поэтому никто не брал замуж и которая годилась в матери Балдуину. Впрочем, для династического брака это не было помехой. Потом бароны остановили свой выбор на болгарском царе, как имеющем реальную силу, способную противостоять Феодору Ангелу, дожимавшему их. Как только главная угроза исчезла, они, видимо, решили, что болгарский царь стал слишком сильным, захватив почти весь Балканский полуостров и прилегающие территории, поэтому вернулись к первому кандидату, как более слабому и управляемому. Именно это их и погубит, потому что Латинская империя скоро должна исчезнуть.
— Балдуин ведь собирался стать зятем царя Болгарии, — сказал я.
— Собирался, да не собрался, — пренебрежительно произнес венецианец. — Мы теперь воюем с болгарами. Они — безбожники!
Сомневаюсь, что Иван Асень отрекся от бога. Скорее, от Папы Римского. Зачем ему, теперь такому могущественному правителю, зависимость от мошенника или психически больного человека, утверждающего, что является заместителем бога на земле?!
Пока шли по проливу Босфор, мои пацаны с интересом рассматривали Константинополь. Даже с большим, чем пялились на Киев и Чернигов. Хоть и видели столицы княжеств впервые, но то были свои города, а сейчас перед ними был чужеземный. Я тоже так смотрел, когда впервые оказался здесь. Отсюда и для меня тогда началась «заграница». Вскоре убедился, что заграницей живут такие же люди, ничем не лучше. Тогда оба берега соединяли два моста, зато от крепостных стен и башен остались лишь фрагменты. Нынешний вид мне больше нравился.
В Дарданеллах пошлину собирали никейцы. Северный берег еще был латинским, точнее, венецианским, но пролив контролировали военно-морские силы Иоанна Ватацеса. Сорокавесельная галера с длинным тараном, покрашенным в черный цвет, золочеными мачтами и уложенными параллельно куршее реями со свернутыми парусами, красным шатром на кормовой площадке и отрядом лучников на носовой. Они приблизились к нам, следуя встречным курсом, потом развернулись буквально на месте и, быстро убрав весла левого борта, прижались к нашему правому. С кормы галеры были переброшен на шхуну широкий трап без ограждения, по которому перешли к нам четверо солдат в одинаковых куполообразных металлических шлемах, кожаных доспехах, коротких, по пояс, с круглыми щитами, на
— Кто такие, куда и зачем следуете? — спросил он на греческом, пытаясь смотреть на меня свысока, что при его физическом, не говоря уже об интеллектуальном, среднем по меркам этой эпохи росте было затруднительно.
— Паломники из Черниговского княжества, плывем в Иерусалим, — ответил я.
— Не латиняне? — уточнил офицер.
Поскольку, как я догадался, с географией он не дружит, сказал:
— Союзники царя Ивана Асеня.
Судя по тому, как перестал задирать нос, в политике сборщик подати разбирался чуть лучше. Враги латинян — друзья никейцев.
— Что везете? — задал он последний вопрос.
— Ничего, кроме нашей веры, — ответил я, не уточняя, во что верим, и протянул ему плату за проход по проливу.
Эта фраза — или деньги? — произвела впечатление на ромея. Он взял золотые монеты и милостиво разрешил:
— Плывите.
Если бы я был настоящим князем Путивльским, сейчас бы сплюнул, чтобы избавиться от горечи при мысли, что ради таких уродов рисковал жизнью, защищая Константинополь.
На большей части Эгейского моря пираты исчезли. Никейцы и византийцы позаботились об этом. В этом вопросе их интересы совпадали, не смотря на ненависть друг к другу. Только в южной его части, возле островов Южные Спорады, к нам рванулись два рыбацких баркаса, заполненные отчаянными парнями. Стоило мне повернуть шхуну в их сторону, парни сразу передумали быть отчаянными, легли на обратный курс и с еще большей резвостью погребли к маленькому острову, поросшему кустами и низкими деревьями.
К африканскому берегу мы вышли немного восточнее того места, где захватили зерновоз. Опять легли в дрейф, поджидая добычу. Отдыхали не долго. Ближе к вечеру со стороны Мерса-Матруха появилась большая торговая галера с веслами в два яруса, не менее сорока с каждого борта, и двумя мачтами, на которых подняты латинские темно-синие паруса. Кстати, латинскими такие паруса назвали норманны, когда добрались до Средиземного моря и впервые увидели их. Сами норманны предпочитали прямые паруса. В итоге косые паруса, придуманные еще финикийцами, если не раньше, стали латинскими. Галера шла по ветру, который был балла три. Побоявшись, что при таком слабом ветре не догоним ее, я приказал поднимать паруса до того, как она оказалась с подветренного борта. Понадеялся, что поздно заметят нас. Нападения со стороны открытого моря обычно не ждут. На этот раз капитан оказался профессионалом высокого класса. Другому такое большое и быстроходное судно и не доверили бы. Шхуну заметили через несколько минут после того, как мы подняли паруса. Галера развернулась, убрала паруса и пошла против ветра с еще большей скоростью. Я гнался за ней с час, надеясь, что гребцы взбунтуются. Увы, они гребли без сбоев и очень быстро. Дистанция между судами за этот час увеличилась мили на три-четыре. После этого я повернул шхуну на обратный курс и на приличном удалении от берега опять лег в дрейф.
Галера не появилась на следующий день. Может быть, пережидает в Мерса-Матрухе, а может, попробует проскочить ночью. Предыдущая ночь была безветренной. Что парусники смерть, то галере в радость. Ночью я выставил наблюдение, но никого не заметили.
Только утром из «вороньего гнезда» донеслось:
— Вижу судно!
Это была другая галера, с одной мачтой, на которой был поднят полосатый, серо-желтый латинский парус, и четырнадцатью веслами с каждого борта, и шла она со стороны Александрии. С утра задул бриз, довольно свежий. Он гнал остывший над морем воздух на разогретую солнцем сушу. Нам такой ветер был попутным. Я рассчитал угол упреждения и, как только галера вышла в заданную точку, приказал поднимать паруса. Шхуна легко набрала ход, благодаря попутному ветру и парусам, установленным «бабочкой». На галере заметили нас не сразу, но среагировали моментально — повернули в сторону берега. Скорость у них была выше, зато некуда отступать. Впереди высокий пустынный берег с неширокой полоской песчаного пляжа. Я не сразу понял задумку капитана. Она была проста. Галера с полного хода выскочила носом на берег. С бака был спущен трап, по которому экипаж, унося ценные вещи, удрал от нас. Цепочка людей с тюками и узлами потянулась по склону вверх. Они постоянно оглядывались. Передний, в зеленой чалме и длинном сером одеянии с широкими рукавами, остановился, поднявшись по склону и что-то прокричал в наш адрес, помахав кулаком. Наверное, как моряк моряку, пожелал местный вариант семи футов под килем.