Князь Рус
Шрифт:
– Последний, его звали Иосиф, который убил оставшихся десятерых… он не покончил с собой.
– Что?
Соломон печально кивнул.
– Он совершил большее. Когда римляне утром ворвались в воинский стан на Массаде, они увидели ручьи крови, горы трупов, и пока в ужасе и удивлении бегали орущей растерянной толпой, не понимая, что же произошло, сбивали друг друга с ног, Иосиф сумел затеряться среди них, ускользнул, а спустя годы он написал «Записки об Иудейской войне», где и поведал, как все произошло.
Рус задумался, не зная, как отнестись к такому поступку, уже
– Чем ты недоволен? – спросил Рус напрямик. – Почему кривишь лицо?
Соломон грустно развел руками:
– Увы… Всю нашу историю мы спорим о том, что лучше: бороться и погибнуть за свою мечту или пойти на компромисс и отложить мечту на длительное время?
Рус не понял, чересчур сложно, спросил подозрительно:
– Но подвиг – всегда подвиг. Или что-то в нем не так?
– Наша вера не одобряет убийств вообще, – пояснил Соломон грустно. – Они должны были пойти на переговоры задолго до битвы на Массаде. Как вот мы говорим с тобой, несмотря ни на что… Потому ты почти ни от кого не услышишь, чтобы у нас говорили о воинских подвигах вообще. Хотя, если говорить правду, их в нашей истории немало… А Иисус тебе рассказал лишь для того, чтобы ты знал, что мы не боимся умереть.
Рус неодобрительно покачал головой:
– Не понимаю. Как можно стыдиться подвигов? Римляне бы о таком… на всех скалах саженными знаками!..
Соломон ответил тихо:
– Кто сказал, что наш спор с Римом окончен?
Рус усмехнулся, смолчал. Он знал, что их спор с неведомым Римом окончен. Потому что послезавтра лучшие из этого жалкого племени полягут под тяжелыми мечами скифов.
Соломон тоже отвел глаза. Он понял, что подумал молодой вождь варваров. У него слишком честное, открытое лицо. На нем мысли можно читать так, как если бы он писал их крупными знаками. Но он, Соломон, имел в виду не племя мошквы, а вообще спор Израиля с Римом. Не может господь допустить, чтобы никто из бежавших больше не уцелел!
И тогда спор Израиля с Римом продлится до полной победы. Но это не будет спор мечей.
Глава 7
После обеда Соломон в своей старенькой двуколке, а Рус верхом на Ракшасе, черном как угорь, с лоснящейся кожей, отправились к месту, где завтра две сотни человек сойдутся в смертельном бою.
Вчера иудеи и русы совместно провели плугом межу, за которую заступать нельзя, а буде заступит кто – тот считается убитым, что намного хуже, ежели бы погиб взаправду: могут счесть, что нарочито, мол, шкуру спасал…
Получилось ровное квадратное поле. Там и сейчас бродили одиночки, выискивали и убирали камни, затаптывали неровности, сглаживали бугорки. Рус заметил, что воины иудеев и русы одинаково старательно чистят боевое поле: добро, если коряга вывернет ногу чужаку, а если своему?
Их заметили, кое-кто остановился, ждал. Рус издали вскинул в приветствии длань. Ладонь была широка, он чувствовал, как мощь перетекла от плеча к кончикам пальцев. Но и в плечах ее было столько,
– Вон и бревен натащили, – сказал он Соломону весело. – Это все Ерш старается…
– Зачем? – не понял Соломон.
– Рассядутся как вороны, – объяснил Рус. – Зрелище им на дармовщинку. Да и то, что у нас осталось еще? Баюна вы убили, проклятый народ, а кроме песен и плясок, больше и радостей не осталось, если не считать кулачные бои!
Соломон зябко поежился. Страшный бой, что разыграется завтра, как-то язык не поворачивается назвать зрелищем. Разве что для скифов, привыкших к крови, жестокости, свирепым пыткам, которым подвергают своих же юношей и называют это испытанием характера, посвящением во взрослую жизнь…
– Надо, чтобы сидели не слишком близко, – сказал Рус озабоченно. – И чтоб между ними и полем ходили стражи!
– Мы тоже поставим людей, – пообещал Соломон.
– И еще…
Хохоча во весь голос, подошел Корнило. Рус нахмурился, он сам чувствовал, что в последние дни особенно часто стал хмурить брови, ворчать, но все не удавалось сбросить с плеч внезапную тяжесть – трудно быть князем, – и спросил недовольно:
– Что веселого?
– А с той стороны поля, – сказал Корнило весело, – иудеи уже скамьи вбивают! Да не из города, те сидят за стенами как мыши. Из весей, где уцелели.
Соломон заметил чересчур кротко:
– Да, им особенно захочется увидеть сражение.
Уловил Корнило или нет скрытый намек, но ответил ехидно:
– Это вы убивали всех, даже скот. А мы вот сколько вашего народа оставили! Значит, мы добрее.
Соломон беспомощно развел руками. Трудно быть на земле иудеем: это либо отказывайся называться иудеем, либо отвечай и за то, что совершили пращуры. И хотя в этих северных краях как-то установилось, что каждый мужчина да имеет только одну жену, рабов нет, а есть только наемные работники, но не вычеркнешь же, что мудрый и справедливый Соломон имел девятьсот жен и тысячу наложниц, что прародители, которых ставишь в пример молодежи, преспокойно спали с женами и служанками, а то и баловались с козами, ослицами… Приходится говорить, что в Завете, мол, сказано иносказательно, и что, к примеру, когда Хам посмеялся над пьяным вдрызг отцом, то это, мол, просто увидел голым и захохотал, вот и все, и никакого мужеложства не было, а проклял Ной сына и его потомство так страшно лишь по злому похмелью, а не из-за самого оскорбительного проступка Хама…
– Трудно быть иудеем, – сказал он вслух, – но легче ли было Моисею с беглецами?
Корнило еще смеялся, но глаза уже стали серьезными.
– Ваш прародитель?
– Он не оставил потомства, – ответил Соломон печально. – Но все-таки мы все – его дети.
К его удивлению, скифский жрец понял, даже удивился:
– И у вас были такие герои? То-то вы прожили так долго… Даже жаль, что завтра все умрете.
Голос его был чуть сочувствующим, но с тем бесстрастным холодком равнодушия, с каким юные народы относятся к смерти, гибели, исчезновению целых племен.