Князь Рус
Шрифт:
Над схваткой звенел пронзительный крик:
– Шатун! Не убивай! Только не убивай отца!
Шатун пятился, отражал удары. Не оглядываясь, прохрипел:
– Но что я могу? Он не отстанет от нас!
– Не убивай!..
– Тогда он убьет нас, – крикнул он.
Она заплакала, закричала как раненая птица:
– Я могла бы еще найти другого мужа, но где найду другого отца?
Иисус подобрался вплотную, скиф вдруг отбросил топор и перехватил его руку. Некоторое время они боролись, потом вдруг лицо скифа неожиданно побледнело. В глазах появилась боль. Иисус пытался вывернуться, некоторое время
– Свободен, – шепнул он облегченно. – Дети мои, я догоню вас…
Он упал бы с коня, но скиф удержал, сам соскочил и взял его на руки. Иисус чувствовал, как жизнь утекает вместе с горячим потоком крови. Его уложили на краю дороги. Он видел склонившиеся над ним лица дочери и скифа. Дочь рыдала, царапала лицо, а скиф хранил угрюмое молчание. Он весь был забрызган кровью, алые струйки сбегали с рук, но боль не давала Иисусу крикнуть, что это кровь его сыновей, она не даст им жить и радоваться…
– Отец, – вскричала Генда, она упала ему на грудь. – Я люблю тебя!.. Я тебя всегда любила больше, чем маму! Я не смогу без тебя, я пойду за тобой!
Он чувствовал, как холод смерти сковал его ноги, подобрался к груди, и немеющими губами прошептал:
– Раз уж так получилось… Ты живи. Пусть у тебя будут дети.
Он обратил взгляд на скифа. Тот стоял молчаливый и угрюмый, как придорожный столб. Иисус прошептал неожиданно для себя:
– Пусть она будет твоей женой… И пусть у меня будут внуки… Да не прервется род…
Голова его откинулась. Последней его мыслью было, что дети считаются лишь по матери. Дети все равно будут иудеями… Сильными, отважными, его внуками. Он умер с улыбкой, потому что все равно скиф побежден, только еще не знает.
Генда безутешно рыдала. Солнце опустилось за край, небо на западе оставалось зловеще красным, а по земле пролегли кровавые сумерки. Шатун шелохнулся, провел ладонью по лицу Иисуса, закрывая глаза, сказал тяжело:
– Не знаю… Ты поедешь со мной… или теперь вернешься к своей родне?
Она прошептала мертвым голосом:
– Твой меч лишил меня всей родни. Теперь только ты.
Он подсадил ее на коня ее отца, на его свист подбежал его конь. Она печально оглядывалась, а он у ближайших сторожевых костров бросил несколько слов, трое воинов взяли лопаты и пошли в сторону схватки.
Шатун был угрюм и молчалив. Лицо было бледное, он смотрел на нее с глубоким состраданием и печалью. Когда подъехали к дому, который занимал он с матерью, он помог сойти Генде с седла. Она воскликнула:
– Ты все еще в крови!.. Но это свежая кровь!
– Да нет. – Он покачал головой. – Успокойся.
– Ты ранен, – прошептала она.
– Нет-нет, – уверил он. Голос его был печальный и нежный. – Жизнь моя, ты со мной. Ничто меня не ранит, пока ты рядом…
Дверь открылась навстречу, мать стояла на пороге.
– Сын?.. Что стряслось?
– Мама, – сказал он все тем же негромким голосом, – это моя невеста, о которой я столько говорил. У нас был трудный вечер. Ничего не говори и не спрашивай. Все утром, утром… А сейчас постели нам, мы смертельно устали. Смертельно… И нам нужно побыть вдвоем.
Мать
– Прости, что так получилось… Но меня обуяло священное безумие богов. Ничто не может противиться любви! И я не смог противостоять.
Она слабо видела его сквозь слезы. Прильнула к его широкой груди, они легли рядом, он гладил ее по голове, целовал заплаканное лицо, что-то шептал, и она шептала в ответ и чувствовала, что мощь древних богов ее народа не исчезла, как говорил учитель, а лишь затаилась до сегодняшнего дня. Сейчас же священное безумие любви, которому ничто и никто не смеют противиться, даже боги, начало овладевать ее душой и телом.
Солнце уже поднялось, когда мать решилась постучать в дверь, а потом и войти. Они оба лежали на ложе, в комнате стоял запах крови. На стук ее шагов девушка не приподняла голову. Мать видела, как она лишь стиснула крепче неподвижное тело Шатуна.
Лицо ее сына было желтым, как у мертвеца, глаза закрыты. Он не дышал. Мать вскрикнула страшно, пронзительно. Ее сын умер от смертельной раны.
Буська откинул полог. Рус увидел, как посреди стана появились три ряда сухих бревен. Воины запихивали между ними пучки бересты, бросали березовые поленья. Рус видел издали, как на повозке привезли чье-то тело, положили на бревна.
– По кому крада? – спросил он резко у Буськи. – Вроде бы боев не было!
Буська посмотрел сердито, умчался. Ис положила ладонь ему на плечо. Глаза ее были полны печали и сострадания.
– Мужайся, Рус.
– Что? – спросил он затравленно. – Опять погиб кто-то из моей родни?
– Разве мы не все твоя родня? – упрекнула она мягко. – Да, погиб молодой и красивый. И погиб… нелепо, хотя и красиво. Как вы любите.
Последние слова прозвучали почти враждебно. Рус выскочил из шатра. Воин с факелом уже тыкал им в бревна. Слабые язычки огня показались снизу. Воин быстро обошел со всех сторон, поджигал, и, когда Рус подошел, огонь занялся жаркий, мощный. На вершине лежал Шатун, Рус узнал его сразу. При нем была секира, на поясе висели два ножа, справа положили лук с колчаном стрел, а под головой были седло и щит. Слева поставили какую-то посуду, взвился дым. Убитый конь лежал у ног. Рус видел только, как от жара шевельнулись пальцы на руке Шатуна.
Вокруг крады стояли воины с угрюмыми лицами. Шатуна любили за ровный нрав и беззлобность, он никогда не унывал, в походе шел пешком и всем помогал тащить телеги. Сейчас угрюмо сопели, посматривали на стоящих в сторонке немолодую женщину, мать Шатуна, и черноволосую иудейку. У обеих лица были бледные, распухшие от долгого плача, а глаза красные от слез.
Рус чувствовал, как сзади к нему подошла Ис, прижалась теплым боком. Рус ощутил немую благодарность, он уже привык черпать в ней силы. Она предостерегающе указала глазами на бледных женщин. Рус ощутил неладное. Среди немолодых женщин стояла черноволосая круглолицая девушка. Ее слегка придерживала мать Шатуна, Рус ее узнал. Лицо молодой иудейки было смертельно-бледным, но спину держала несвойственно ее народу гордо, а глаза блистали как ночные звезды.