Князь Рязанский
Шрифт:
– Подними меня, я встану. Хочу обнять тебя. Прижать к груди.
Я поднял его, поставив на ноги. Он, оставив у меня на шее свои руки, выпрямился.
– Какой ты… крепкий у меня уродился.
– Так и вы не маленький были, батюшка. Это сейчас… совсем… Садитесь выпейте отвар. Специально для вас лекарь готовил.
– Ох сколько я уже всего выпил…
Я дал ему флягу.
– Надо выпить всё.
Он выпил.
– Хороший вар. На зверобой похож.
– Я вам, батюшка, оставлю порошки. Они в этой сумке. Пейте по одному в день. Я дён через
– Будя-будя, паря. Ты чо, как маленький? Чему быть… – он закашлялся нормальным туберкулёзным кашлем, который я видел только в фильмах про революционеров, болевших чахоткой.
– Ты дождись меня, – я не заметил, как перешёл на «ты».
– А ты бы рассказал… как воевал, Михась.
– Ты не видел войны, чоли? – Забубнил я.
Оставаться в заполненном палочкой Коха помещении мне не улыбалось, хоть я и был привит от туберкулёза, но физически ощущал, как эта палочка переполняет меня. А потом, я вдруг понял страшное. Это, я «тот» привит, а «этот я» не привит. Внутри похолодело.
– Всё, батяня, сотня ждёт. Приеду скоро. Прощевай, – сказал я, и пулей вылетел из комнаты, прикрыв дверь.
– Вот балбес. У меня же есть вакцина, а я, как последний… лох… Надо срочно…– бормотал я спускаясь по ступеням каменного дворца во двор.
Но моя вакцина была в Москве. Тут, только самое необходимое.
Найдя княжеского ключника, я передал ему грамотку, скреплённую печатью Князя Бориса, в которой черным по белому было сказано, что боярина Фёдора Телятевского переложить в самую светлую, и чистую комнату. Кормить, как князя Бориса, и давать снадобья, переданные ему сыном его Михаилом.
После свадьбы его дочери и Ивана Васильевича, оба Великих Князя мне благоволили.
Я думал переночевать здесь же, но сейчас это было невозможно, и я пошёл со двора, ведя своего коня под уздцы. Недалеко от княжьего двора была корчма с постоялым двором. Я это знал, потому, что пятеро бойцов из моей сотни, решили остановиться в нём. Стукнув в ворота, и войдя в них никого не встретив, я накинул на коновязь повод, и вошел в корчму.
Внутри было душно и пьяно. Своих я заметил сразу. Они сидели в левом дальнем углу, возле жаровни, в которой на вертеле жарилось сразу три поросёнка. Они меня сразу не заметили, а когда один из них пошел на выход по малой нужде, и увидел меня, я приложил палец к своим губам, и подмигнул ему. Он, пьяно ухмыльнулся и прошёл мимо.
Я сидел сразу у входа справа возле двери за одним столом с группой из трёх человек, уже достаточно нагрузившихся пивом и водкой. Зал кабака был почти заполнен. Прошло уже с полчаса, как вдруг за моей спиной раскрылась дверь. В кабак вошли, и остались стоять.
Моя спина зачесалась, и я оглянулся. В дверях стоял боярин лет сорока, богато одетый. Он увидел мой взгляд, и ухмыльнулся.
– А-а-а, вот ты где, щеня.
Я удивлённо поднял брови и вгляделся в него, пытаясь вспомнить описания Отшельника. На ум ничего не шло.
– Что,
– Ты кто? – Спросил я.
– Я кто?! – Он громко и раскатисто заржал, – я князь Микулинский, слыхал?
– Слыхать – слыхал, но зачем плеваться то? – Сказал я, доставая платок и вызывающе медленно обтёр лицо.
Я вспомнил рассказ Деда, про их соседа, Бориса Александровича, и про его давний земельный спор с отцом Михаила.
– Да ты… – поперхнулся он слюной, – Сопля Фёдоровская.
Он потянул ко мне правую руку, но я, круговым движением, ткнул его внешним сгибом большого пальца левой руки по внешней стороне кисти, и он вскрикнул. Морщась от боли и потирая руку, он смотрел на меня.
– Вырос, значит, – ухмыльнулся он, – так может, на кулачки? – С надеждой в голосе спросил он, оглядывая зал. Питухи молча наблюдали за нами. В корчме стихло.
– А что, может и спор земельный, заодно, решим? – Спросил он, пренебрежительно осматривая меня сверху вниз. Он был выше меня на голову. – Или забздишь, сотник, херов.
Я услышал, как мои бойцы зашевелились в своём углу, и боясь, что они вспугнут добычу, сказал:
– В «поле»3? Свалка-цеплялка?
Князь радостно и облегчённо выдохнул, и сказал:
– Все слышали? Княжич вызвал меня в «поле» на свалку-цеплялку.
В кабаке загомонили.
– Так, какой уговор? – Спросил я.
– Какой спор, такой и уговор. Ваш удел против моего.
– Годиться. И твой двор в Твери, – уточнил я.
Он подумал.
– А ты что против него ставишь?
– Цену его.
Все в кабаке охнули.
– Согласен. Выходи, – сказал он.
– Только, если падёшь, съезжаешь со двора сегодня и оставляешь все припасы.
Он заржал, перекосил рот брезгливой гримасой.
– Не бывать этому. Я падал когда на кулачки? – Спросил он питухов.
– Нет! – Закричали все, кроме моих воев, и весело переговариваясь, пошли на выход.
Увидя моё замешательство, и боясь, что я выберу бесчестие, а не бой, князь сказал:
– Все слышьте. Если этот щенок побьёт меня, я сегодня же съеду со своего Тверского двора и оставлю ему все припасы.
– Пиши бумагу, – сказал я, – кто об этом узнает, когда ты сдохнешь.
– Тогда и ты пиши, – буркнул он.
* * *
Мы стояли друг против друга раздетые по пояс. Я свои кольца и перстни снял, а Борис, демонстративно подёргав впившиеся в сосиски пальцев украшения, развёл громадными руками.
– Можешь надеть свои, – сказал он пренебрежительно, потягиваясь и разминаясь.
Я тоже слегка размял шею, плечи и кисти рук.
– Без надобности, – сказал я. – С ногами?
– А то, как же, – осклабился князь. – Готов?
– Готов.
И мы пошли кругом, но он вдруг кинулся на меня, махнув правой рукой. Я поднырнул под руку, шагнул в лево и насадил его печень на моё правое колено, а потом, когда он нагнулся, очень быстро двинул основанием правой ладони по его носу, приподнимая голову и раскрывая его подбородок.