Князь Рязанский
Шрифт:
– Чего вернулся? Дороги не будет.
– Я не вернулся, а обернулся, – сказал я, кланяясь и крестясь на иконы. – Встречай странника, отче.
– Та не уж-то уже? Вернулся?
Старичок шустро соскочил со скамьи, подбежал и засеменил босыми ногами вокруг меня. Потом остановился передо мной и заглянул в глаза. Охнул, и слегка присев, стал креститься.
– Ты ли это, боярич? Совсем другой стал. На вид – тот же, но внутри…
– Пять десятков лет там прожил, отче.
– Ох, – вскрикнул Старец и, вернувшись к скамье, присел. – Ничего
Я со смехом сказал:
– Сам отправляешь в края дальние, а сам крестишься,
– Никто ещё не возвращался. Хоть наш там мир?
– Наш, отче, не испоганил я душу.
– Слава тебе, Боже Правый. Говори, что пришёл? С вопросом, бедой или…?
– Поблагодарить пришёл, – сказал я и достал из мошны рубль. – Возьми, не побрезгуй. Когда давал зелье, не стал брать. Сейчас возьми. Набрался я там уму-разуму, остыл. Стал жизнь ценить. Я там один в лесу, все эти годы жил. Молился.
– То-то у тебя глаз глубокий стал, как бездонный колодезь. Спаси Бог, – сказал он беря у меня из рук серебряный стержень.
– Я попросить тебя хотел. Оставлю я у тебя свои сумы. Не дотащу всё до хором своих. Пришлю людишек с подводой, або сам приеду.
– Чо за сумы?
– Да вон, у ворот стоят, – показал я сквозь раскрытую дверь.
Старик выглянул в дверной проём, и еле внятно забормотал:
– Уволь, боярич, я дам тебе подводу. Не хочу брать грех на душу. Не искушай. Не оставляй мешки. Страшные они.
– Хорошо, отче. Давай подводу, и поеду я.
– Выпей квасу, пока я укажу сынам. Вон жбан с квасом, – показал он на стоящую в углу на колоде деревянную кадку, – а вон ковш – показал он на стол.
Старик выбежал во двор, и я услышал его покрикивания на сыновей. Я сидел и осматривал комнату. Прямо напротив входа была открытая дверь в сени, далее виднелась тяжёлая низкая дверь, ведущая в избу, догадался я.
– Зажиточно живет лекарь, – подумал я, и набрал квасу. Квас был кислый. Едва отпив его, я почувствовал, как вспучило живот.
– Всё, езжай с Богом, – сказал зашедши ведун.
– Бывай, – сказал я, выходя на двор.
Во дворе стояла запряженная телега с моими сумками.
– Куда везти, боярин? – Спросил возница, дождавшись, пока я залезу в телегу, и тронув её с места.
– На подворье боярина Патрикеева. Знаешь?
– Как не знать воеводу нашего? Но, пошла! – Резко крикнул он. Подвода сильно дёрнувшись, выехала из ворот и ухнула одним колесом в лужу, вспугнув гусей. Я едва успел поднять ноги.
Возница щёлкнул кнутом, и повозка вырвалась из густой грязи, брызнув с колёс коричневым фейерверком, потом бодро развернулась направо, и покатила по улице.
Москва пятнадцатого века умещалась вся, вместе с княжескими постройками, в треугольнике двух рек, в месте слияния Неглинной в Москву-реку. Мы ехали между домов, тянущихся вдоль берега Неглинной и крепостным валом с порушенным частоколом.
Мы доехали до моста и повернули налево, выезжая на дорогу, ведущую через ворота за городской вал, и вливаясь в общий поток людей и повозок. Впереди, у ворот, я увидел парня моих лет, также неплохо одетого, и шарящего взглядом по толпе. По описанию Отца Михаила я узнал «своего» друга и соперника Петьку, сына Тверского боярина Бороздина. Петька, увидев меня, едущего на подводе, заорал:
– Михась, ты чо на подводе? Я тебя жду, жду. Нам же ещё к Ивану Василичу. Опоздаем, быть битыми.
– Не посмеют, – буркнул я, спрыгивая в грязь между двух луж. – Мы с тобой дети боярские, вои. Да и не служим князю московскому. Война закончена. Домой скоро.
– Ага, нашему воеводе отдадут, а он по «отечески» шкуру спустит. Нам батьки слушаться его велели.
– Не боися. Успеем. Щас сумы в свою клетушку отнесу и пойдём к Ивану.
– А что в сумах? Где взял?
– Батька прислал из дома денег немного и одежонку. Вон пищаль какую литвинскую мне подарил.
– Накой она тебе? Конному не сподручно с такой дурой управляться. – Но глаза его завистливо заблестели. – Даш стрельнуть? – С ударением на последнем слоге спросил Петька.
– Дам, если поможешь сумы затянуть, – буркнул я, зная от Деда Михаила, что Петька с самого утра этого дня мучил его, дразня «жинихом» без невесты, зная моё отношение к предстоящему завтра венчанию.
Михаил ещё раньше, когда они только встретились тут в Московии, рассказал Петьке, про свои чувства к Марии. С тех пор жалел о том неоднократно. Лупил Петьку нещадно, но тот своё издевательство не прекращал.
По словам Деда Михаила, он задумывал втихаря убить Князя Ивана в пылу сражений вокруг устюжской крепости, но Ивана так плотно охраняли тверские бояре, что без ущерба самому себе, убить его было нельзя. Потом он сблизился с Иваном. Тому нравился высокий, широкий в кости и крепкий Михаил, который в свои пятнадцать лет уже выглядел настоящим воином, и участвовал в наскоках на крепость со своей сотней.
Иван, в свои двенадцать и выглядел на двенадцать. Низкорослый, тонкокостный, стройный, как девчонка, он даже не пытался проявить себя в сражении, а сидел в шатре, окружённый охраной.
После небольшого ранения в правую руку, Михаил отвёл свою сотню в лагерь княжича и вошел в охрану Ивана. Кокшенгу взяли без него. Все бояре, окружавшие Ивана, бросились в крепость, и был момент, когда Михаил мог бы исполнить свой злой умысел, но к тому времени, он близко сошёлся с Иваном и на злодейство не решился.
Иван не был вредным. Он искренне восхищался Михаилом, заглядывая ему в глаза расспрашивал о сражениях, и у того не поднялась рука на своего «друга». Эти двойственные чувства и направили его ноги к волхву за отравным зельем.