Князь Рысев 3
Шрифт:
Рисованный Рысев обрушил мне на голову стиснутых замком рук удар.
У меня зазвенело в ушах: больно же, блин! Нет, я, конечно, люблю, дивясь собственной глупости, отвесить себе пару ментальных тумаков, но не до такой же степени!
Кубарем покатился, уходя от спешащих раздавить меня ног.
Рисованный я почти и не походил на самого себя. Руки-линии, пальцы-мазки, вместо лица какая-то расплывчатая, похожая на голову лишь очертаниями блямба.
Цветом мой портрет наградили самым невзрачным — бежевым.
Я
Меня, словно непослушника, резко дернули за шкирку — затрещала, разрываясь по швам, свеженькая рубаха. Щеки тотчас же ощутили на себе вкус мокро хлещущих пощечин.
Словно меня кто-то желал привести в чувство.
Я искал того нахала, что смел держать меня, словно нашкодившего котенка: и для этого недруга припас парочку малоприятных сюрпризов.
Вторая моя копия получилась лучше — художник не терял времени даром. Охваченный потоком вдохновения, он творил из черноты озлобленности нового меня. На тот раз у лица были глаза и губы, сам я был намалеван более плавными, четкими очертаниями.
Но что такой художник без фантазии? Всего лишь фотоаппарат, запечатляющий скучную действительность.
По мнению нового владыки Кисти Мироздания, я был скучен до омерзения.
Посох в его руках описал красивый круг над головой, торцом грянул о плиты пола. Зазвенели цепью висящие кольца. Рукой божка местного разлива у второй моей копии выросли рога. Ноги стали походить на бесовские копыта, натруженные руки были толщиной едва ли не с хороший дуб.
Как мешок картошки, он швырнул меня оземь. Острая боль разошлась по всему телу взрывом, во рту я ощутил металлический привкус. В глазах потемнело, где-то на окраинах сознания испуганной птицей билась мысль.
Кабзда ребрам. Ребрам кабзда.
Хотелось свернуться калачиком. Боль хлопала меня по щекам, ласково шепча, что это еще не конец. Она вернется скоро, сразу же после рекламной паузы, ну а мне... мне она советовала хотя бы раз в жизни смириться с собственным поражением. В конце концов, не бывает тех, кто раз за разом скачет по граблям и выходит с целым лбом.
От второго удара, которым можно было размозжить мне голову, я закрылся эгидой. Словно желая вернуть всю вложенную мощь нападавшему, его отшвырнуло инерцией, заставило сделать несколько шагов назад, попятиться.
Тупым, нелепым нечто он оглядывал мое тело, не желая верить, что у него ничего не получилось.
Я криво и горько ухмыльнулся — ну же, дружище, прояви хотя бы одну черту моего характера, будь поупрямей, попробуй еще раз.
Он и попробовал.
И тут же взорвался радужными брызгами. Рисованная
Я ухмыльнулся вновь — встать на колено стоило огромных усилий. Еще не меньших стоила способность влить во вражину нестерпимую боль.
Героизм звал вперед, героизм тащил на подвиги. Словно толстый, надоедливый ангел над правым ухом, он цеплялся пухлыми ручонками, силился поднять на ноги, толкал в спину. Вон, мол, противник. Бей, беги, борись!
Со всем из перечисленного был полный непорядок. Стиснув зубы, стараясь не обращать внимания, как колет в боку, я сделал несколько шустрых шагов в сторону художника и понял, что не смогу.
Тот хохотал от вида моей боли, беспомощности и страдания. Словно решив подразнить меня, спарил ближе, оказавшись едва ли не у самого моего лица. Рассыпался бабочками, когда я попытался врезать ему прямо в нос, издевательски поддал пинком под зад, сразу же соткавшись у меня за спиной.
Я снова упал на колено, плюнул густой, липкой кровью. Наверняка задето что-то важное, дело дрянь. Поганец же широко расставил руки, будто собирался обнять весь мир и сразу. По его лицу в прямом смысле этого слова гуляла улыбка — а может, это уже у меня попросту двоилось перед глазами.
Словно чеширский кот, он был непоколебим и не ведал насыщения в словах. Безмолвных, не осмелившихся сотрясти местную тишину своим звучанием, но словах.
Словно волшебной палочкой, он раскачивал посохом, а я понял, что он делает.
Рисует для меня новую судьбу.
Был князь Рысев, стал крестьянин Крысев. Мир будет вопить от обиды, мир не захочет принимать столь наглое коверканье сути бытия, но что-то мне подсказывало, что это вряд ли меня спасет.
Унижения я переживу вряд ли.
Красную молнию я увидел лишь краем глаза. Словно плеть, она щелкнула по возникшей перед ней преграде, рванула сквозь нее, будто через воду. Художник успел лишь поймать ее взглядом, широко раскрыл рот — то ли для ругательства, то ли для крика. Кисть Мироздания в его руках завершила разбег — ярко-красный хвост обвился вокруг него, резко рванул на себя; кто ж мог представить, что у Биски в задинах такие силы?
Я смотрел на нее, не скрывая улыбки. Козырь, который я хранил в рукаве на самый крайний случай, лег на стол неожиданностью.
Посох вылетел из рук художника, металлической палкой покатился по полу, звонко загремел цепями.
— No-o! — Враг, наконец, нарушил обет молчания, заголосил. Словно ребенок, лишившийся дорогой игрушки, споткнулся о полы собственного одеяния, рухнул на колени, потянул руки к утраченному.
По мыслям Биски я должен был швырнуть собственное тело в тройном прыжке, мягко приземлиться и заграбастать треклятую палку.