Князь Святослав
Шрифт:
Наступило суровое молчание. Царь нахмурил брови. Замечание паракимонена содержало намёки на оплошность василевса. Он насторожился.
– Я сделал всё возможное, что мог сделать смертный в моём положении, - недовольно произнёс Иоанн Цимисхий.
– При вторичном появлении руссов в пределах Болгарии я тотчас же отправил к князю послов и обещал заплатить ему полностью то, что посулил ему Никифор. За захваченные города, за потери в войне, за пленных, но он мерзавец, запросил с меня столько, сколько дать я ему не в силах.
– Однако сейчас мы готовы дать ему даже то, что дать не в силах, - заметил Василий кротко.
– Только бы взял… Только бы не отказался от нашей дани…
– Отчаяние родит и своё решение, -
– Сейчас совсем другое дело. Сейчас нам деваться некуда. И задача наша предельно ясна. Усыпить его бдительность, выиграть время, а самим отчаянно готовиться к войне. Нет у нас другого выхода: или война или смерть.
– Есть иной выход!
– вскрикнула Феофано, появляясь в дверях.
Все молча склонились перед нею. По-прежнему она поддерживала своё величие наивозможным блеском. До сих пор, хотя и потеряв правовое положение царицы, она всё же (придерживалась прежнего этикета. Когда проезжала по улице, то четверо вельмож следовали за её парадной колесницей пешком. Одевалась как царица и держалась как царица - повелительно, величаво.
Она ступила на середину зала и только подняла руку, как сразу, кроме василевса и паракимонена, все застыли в священном благоговении. Широкая, ослепительно белая, нижняя одежда с узкими рукавами и оторочкой из разноцветных камней, делало её воистину прекрасной. Мантия пурпурного цвета, украшенная золотым шитьём, оранжевые башмаки обшиты золотом. Роскошная диадема, унизанная драгоценными каменьями, вся сияла и лучилась. Никто, кроме этой порочной женщины, не умел так обольстительно и торжественно носить царскую одежду. Живописно украшенный бриллиантами шарф охватывал плечи и спускался концами спереди и по спине. Это было воплощённое великолепие. И даже изувер-монах на смог превозмочь своего невольного восхищения и коричневую сморщенную кожу на его пергаментном иконописном лице осенило какое-то подобие вынужденного благоговения.
– Есть другие решение вопроса, сановник!
– с очаровательной улыбкой произнесла она, наслаждаясь впечатлением, произведённым на государственных мужей империи.
– Я сама пойду в стан варварского князя и повторю подвиг Юдифи, если столь не искусны и робки мужчины, не могущие найти выход из создавшегося положения и перевелись в ромейской империи знатные дамы, умеющие повторить то, что так прекрасно выполнила высокородная еврейка. Напомню вам, как это было. Когда иудеев осадил Олоферн, военачальник Новуходоносора, царя вавилонского, и городу грозила гибель из-за недостатка припасов, красавица вдова ушла в стан врага, пленила военачальника и после исступлённых ласк и объятий во время сна отрубила его голову и принесла её в родной город. Войска врага растерялись, и иудеи, произведя вылазку, малыми силами одержали победу.
Это было очень красивое сказание и оно в устах столь же обольстительной, сколь легкомысленной любовницы василевса пленило своей непосредственной наивностью. Все оживились, повеселели, и паракимонен сказал:
– - Нет уж, такой небесный ангел, как ты, Феофано, не должна подвергаться риску. Разве не найдётся в государстве знатной ромейки, которая сможет повторить так же подвиг Юдифи. Военачальники, да и все мы воспользуемся этим воистину мудрым и спасительным советом.
Феофано одарила всех своей очаровательной улыбкой, и так же величественно и торжественно удалилась. В этой испорченной женщине таилась какая-то притягательная сила. Феофано, как все ромейки, любила слушать богословские споры во время изысканных трапез, ввязывалась в беседы ортодоксов и еретиков и вполне была убеждена, что она самая умная женщина на свете, а её советы спасают государство. И не зря так думала: заурядный, но одержимый страстью может убедить лучше, чем искусный в речах, но бесстрастный. И сейчас, напомнив этим прозаическим, погрязшим во лжи и интригах синклитикам о подвиге легендарной
– Я бы хотел всё-таки знать, ваше преосвящество, твоё мудрое мнение по интересующему нас вопросу, - обратился Иоанн Цимисхий к патриарху.
Патриарх, который уже согнулся под тяжестью монашеской одежды (подозревали, что он и в царский дворец являлся в веригах), и неизлечимых физических недугов, покряхтел и сказал скрипучим голосом:
– Молиться надо больше, василевс. Блуд, вино, неприличные зрелища вытеснили из твоей памяти рачительность о боге.
Царь проглотил эту горькую пилюлю.
– Но ты не отчаивайся, уповай на Господа. Я велю во всех церквах молить Создателя о даровании тебе воинской победы… Прикажу по монастырям акафисты читать…
Пошевелил губами, пожевал, прошамкал:
– Больше другого выхода не знаю… Не вижу. Господь тому свидетель.
Через силу патриарх поднял костлявую руку и царь смиренно поцеловал её. После этого патриарх удалился, а за ним и все остальные. Остальные-то так и не осмелились ничего сказать: сановник должен был молчать, если царь его не спрашивал.
Остались с глазу на глаз василевс и паракимонен. Они привыкли не стесняться в выражениях наедине и после совещания с высокими чиновниками всегда поступали по-своему. Царь ждал, когда первым заговорит паракимонен, хотя он наперёд знал, что тот скажет. Василий считал всех военных недалёкими и неспособными к управлению государством. Он произнёс:
– Государь! Наша дипломатия совершает подвиг там, где меч бессилен. Будем надеяться, что и на сей раз она нам сослужит великую службу. Выхода почти нет. Но «почти» это не значит вовсе нет. Станем отныне обещать Святославу все, что он запросит. Будем терпеливо и беспрестанно заговаривать ему зубы. Будем льстить ему, как мы только умеем. Будем унижаться, лгать и клясться и нарушать тут же клятву, если это выгодно. Будем бесконечно улещать его дарами, лишь бы оттянуть время, чтобы войско наше переправилось из Азии в Европу, лишь бы укрепиться в столице, а его уговорить подписать мирный договор на любых с нашей стороны условиях. Ведь мирный договор действителен лишь до следующей войны.
Иоанн Цимисхий просветлел. Он читал в мыслях паракимонена собственные мысли.
– Пойдёшь сам во главе посольства к киевскому князю. И подумай как бы лучше угодить варварам. А насчёт девок мне подала мысль Феофано. Это ею не плохо придумано - не забывать во время войны роль шлюхи. Там, где мужчина бессилен, женщины кстати. Везите туда всех потаскушек страны, заберите их из всех лупанаров, из кабаков и питейных заведений, с улицы, всех до одной гулящей девки, пусть и они помогают своим паскудным ремеслом нашей державе. Не хватит этих потаскушек, забирайте рабынь у купцов, у чиновников, в женских монастырях. Отправляйте наложниц моих военачальников, всех пленниц, опустошите от девок гинекеи богачей, вельмож, сановников… Раскрашивайте их и наряжайте этих распутниц в самые роскошные одежды… Самых свеженьких и прелестных предназначьте военачальникам князя. Пусть они истощаются с бабами. От вина, от обжорства, от продажных баб одряхлел и пал позорной смертью грозный Рим. Когда эрос буйствует, тогда меч лежит не у дел и ржавеет.
– Поистине прав ты, государь, - ответил лукавый царедворец.
– Всё пустим в ход и даже эту глупую притчу о Юдифи и Олоферне, хотя заранее знаю, что здоровое тело варвара избегает падали, и могучего витязя Святослава на эту удочку не поймать. Только очень растлённый нездоровой жизнью ум может предавать цену таким пустякам, как красивое тело женщины.
Евнух и не мог знать ни силы, ни обаяния тела женщин.
Глава 30
ОСЕЧКА