Князь Угличский
Шрифт:
— Ты с женой молодой поберегись оле. — Начал разговор Годунов.
— Как это?
— Въняти слову моему. Государю ты брат и в большой чести ныне, обно коли у тебя первого народится мальчик, Федор Иоаннович может осерчать и опалу возложить, с иными князьями похуже бывало. Понял ли?
— Понял Борис Федорович.
— Мы ныне семья, ты сын мне. Государь плох. Молитвы творит беспрестанно, плоть постами умерщвляет, грядеше к монастырям во всякую слякоть, або Господь глух к нему. Ни наследника не дает, ни здоровья. Настолование бяху в пусте быть.
— Блазнишь, Борис Федорович?
— Онеже восхотел, сам бы Мономахову шапку примерил, абно вещий ты суть. Верю тебе. Не желаю яз смерти чадам своим ценою барм на плечах. Лихолетье грядет, посему на высоком престоле должон сидеть природный государь от корня царского. Потому дщерь свою единую за тебя отдал. Або не азм, наследок мой царские бармы наденет. — Тут он сделал паузу. — Бо разумиешь, опричь меня сожрут тебя бояре нарочитые?
— Аминь, Борис Федорович.
— Впредь должны мы купно бысть. Тщеты имею великие: желаю имать войско царское, абно опричь князей строптивых, хотением томлюсь школы заложить не хуже немецких, да фряжских, дабы своих имати русских людей розмыслами. Деля того надобно привабити иноземцев хытрых. Абно церковь наша схизматиков не терпит. Чаю пря случится со святыми людьми. Посему надобен деля меня ты на троне Московском онеже право твое первородное.
— Любо коли отец со мной единые мысли имает. Ежели ныне немцы много знают, к завтрему знать будут исчо более, бо мы как селяне темные. Яз сознаюсь тебе Борис Федорович, уж приказал аглицкому торговому человеку приискать у немцев умелых людей. Обаче затеи с иноземцами да войском стоят дорого, бо ведаю я как богатства несчитанные привести на Русь!
— Эвоно как? Ну, обскажи.
— Видал ли ты, отец мой, машину паровую, что розмыслы угличские привезли из Устюжны?
— Видал князюшко, вельми дрязгая да голкая замятня. Вскую притащил ты эдакую диавольскую затею на Москву?
— С сей машины большой прибыток будет царству Московскому, да гостям торговым.
— Мню от сей мешкотни токмо дым да докука!
— Машина сия может работать, сколь хочешь, только воду доливай да дров подкидывай. Поставь её на корабь и пойдет он супротив ветра без устали. А купцы бают бо в аглицком царстве железная дорога есть, так с таковой машиной триста верст за десять часов проехать мочно и провезть товаров многие сотни пудов, або людей воинских без счета.
— Брешут поди? — не поверил царедворец. — Николе не слыхивал яз таковых сказок от аглицких послов.
— Так тож секрет воинский. А мне то баял гишпанский гость торговый, евоная держава с аглицкой на ножах. Помысли Борис Федорович, до Нового Города за день добраться мню можно. Ни дождь, ни снег, ни мороз, ни слякоть не страшны!
— Да не мочно такого помыслить! Людишки от таковой быстроты помрут от страху то. Царь Иоанн Васильевич, батюшка твой покойный, с войском до Казани два месяца походом шел, а тут семь сотен верст без малого, бо по твоим сказкам до тудова за два дни домчать мочно?
— Дюже быстрее, токмо яз
— Иисусе Христе! Земли наши велики и обильны да порядка в них нет, потому как велики. А с такою железною дорогою мню, все земли сможем в кулаке держать.
— Коли б дорогу ту проложить от Архангельского монастыря до Астрахани, все гости немецкие к нашим заставам побегут. До Персии кораблем идти вкруг черной Африки да обратно полгода, да воровские морские люди, да штормы страшные, да на корабь много товару то не влезет, а тут дорога скорая по земле, вези, сколь хочешь, да круглый год, за две седмицы туда-сюда обернуться можно.
— Сколь железа на ту задумку надобно? Прямо всю путину укладом уложить, так та дорога золотая станет.
— Затея не дешевая, мню тысячу верст под два миллиона рублей.
— Упаси Господь! Димитрий, вся казна Московского царства в год чуть за шесть сотен тысяч рублей и заходит едва едва.
— Так яз не глаголю полож днесь деньгу на стол, то дело на годы. Абно мню за пять десять лет дело справить можно. Борис Федорович к нам к Архангельскому монастырю сколь в год кораблей бывает?
— Дюжины три аль четыре. Оборот тысяч двести в год, казна с них берет пошлину да иную тамгу двадцатую деньгу.
— Мне иноземцы баяли, бо в Амстердаме каждый день по сотне бусов купеческих стоит. Коли мы дорогу от Архангельского монастыря до Астрахани содеем, вся торговля немецкая с Персией, Индией, да Китаем наша будет. Помысли оборот торговый как поднимется. Коли в десять раз тогда только на пошлине сто тысяч рублев за год, а коли более? Да за провоз скажем тридцать копеек с пуда, один поезд восемьсот пудов — двести сорок рублей, вынь да полож, гость торговый. Десять поездов бо две тыщи четыреста полновесных рубликов, а десяток поездов мочно за день выгнать. Да наши гости торговые местные, да воинские поезда, да быстрота. С нашими просторами без этой затеи не выжить.
— Онеже княже, не поспеваю яз за тобой. Дозволь с мыслями твоими дерзкими обвыкнуться. Яз со Смоленской крепостью обожду покудова, бо хватит на сегодня, ступай к жене своей с богом. — Выставил меня Годунов.
После бани и краткого общения с женой отправился на подворье. В честь свадьбы всем сопровождающим да слугам приказал выдать денег сверх оклада. Ближникам по пять золотых. Ждан выглядел, как кот объевшийся сметаны.
— Радость, то какая Дмитрий Иоаннович!
— Какая? — не понимая в чём дело, вопросил я.
— Дык государь в наше владение Тверь пожаловал!
— Да, это хорошо. Доходов прибавится!
— Да яз не про то. Все ведают, бо Тверь вторая столица Московского царства и завсегда Тверской владелец — наследник государя.
— О как! — Мне об этом ничего такого не помнилось. — Вот что Ждан, пошли весть к Савельеву. Надобен он мне, как свободен будет.
— Сей же час служку пошлю. Государь мой, тиуны боярские, да гости торговые уж в осаду наше подворье взяли. Все желают зеркала да стекла.