Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Шрифт:
— Десять человек, — ответил Веселицкий, решивший не скрывать того, что, по всей вероятности, и так известно неприятелю от татарских осведомителей. — И войско изрядное: тринадцать полков пехоты, четырнадцать — кавалерии, казачьих разных двенадцать полков, две тысячи запорожцев и егерский корпус.
— А как велики полки?
— Пехотные — по две тысячи, гусарские и пикинерные — тоже по две, казачьи — по пяти сот человек, а егерей две тысячи.
Турки неторопливо все записали, потом спросили:
— В чем состоит содержание трактата, заключенного в
Веселицкий, напрягая память, довольно точно пересказал все артикулы.
Турки опять все записали, оставили резидента в палатке, а сами отправились к Али-паше. Вернулись они быстро.
— Али-паша хочет видеть тебя!..
День выдался жаркий, жгуче палило солнце. Полы огромного шатра были подняты с трех сторон, но теплый, вязкий ветер, удушливыми волнами пробегавший вдоль скалистого берега, облегчения не приносит. У шатра шумели янычары; их было около трех тысяч, стояли они большим полумесяцем в восемь рядов.
Веселицкого усадили на табурет, поставленный у входа в шатер. Сам Али-паша сидел в глубине, под пологом, на софе, устланной полосатым атласом, облокотившись на парчовые подушки. Потягивая из кальяна табачный дым, он терпеливо ждал, когда резидент допьет предложенный кофе, затем спросил насмешливо о татарах:
— Как Россия могла поверить этим бездельникам?
Веселицкий отставил чашку, отер губы платком, ответил осторожно:
— В нашей обширной империи есть люди разных наций и законов. И коль они учиняют свою клятву — мы им верим. А татары не только по своему закону многократно клялись, но и целованием Корана все оное подтвердили.
Паша ухмыльнулся:
— Вы, русские, слову татарскому верите, а им плеть нужна. Да подлиннее… Ты давно у них обитаешь?
— Третий год.
— Язык знаешь?
— Плохо… Турецкий лучше.
— Ты был в Стамбуле?
— В юные годы поехал, но там в ту пору моровое поветрие приключилось. Я десять месяцев жил в Бухаресте и Рущуке, но так и не дождался, когда оно спадет.
— Ничего, — скосил рот паша, — ныне твое намерение исполнится… Я тебя отправлю туда. В Едикуль!
Название главной турецкой тюрьмы Веселицкий, конечно же, знал. Но прикинулся простачком.
— Я в твоих руках, паша. Все зависит от твоей воли… Но прошу принять в уважение всенародное право и то обстоятельство, что я от такой великой в свете императрицы аккредитован при крымском хане резидентом.
— Зачем?
— Надеюсь, что в Едикуле мне будет дозволено пользоваться свойственными моему чину преимуществами.
Паша весело засмеялся, потом махнул рукой чиновникам:
— Уведите его!
Чиновники отвели Веселицкого в прежнюю палатку. А ближе к вечеру, усадив его в лодку, перевезли на корабль капудан-паши Мегмета.
Тот принял резидента сурово, обругал и переправил на «Патрон» — корабль Али-паши. Там Петра Петровича встретили более милостиво: определили в отдельную каюту, хорошо угостили.
На четвертый день ареста, в полдень, к кораблю причалила лодка, посланная Али-пашой. Поднявшийся на борт «Патрона» чиновник объявил, что час назад
Известие о подписании мира изменило положение Веселицкого. Капудан-паша Мегмет прислал на «Патрон» чиновника, объявившего резиденту, что он теперь не пленник, а гость. Этот же чиновник перевез Петра Петровича на берег к Али-паше. Тот поздравил его с окончанием войны, а потом высказал пожелание о переводе своего флота в Кафу.
— Скоро на Черном море штормы начнутся. Если флот останется в открытой воде — погибнет.
При неустойчивости политического и военного положения, свойственного обычно первым неделям мира, было бы неразумно позволить туркам перевести флот и многотысячное войско к Кафе, от которой рукой подать до кубанских берегов, где бряцали оружием отряды Девлет-Гирея, и до Керчи и Еникале, прикрывавших батареями пролив в Азовское море.
И Веселицкий уклончиво возразил:
— Сообразуясь с артикулами подписанного мира, разумнее будет отвести флот к берегам Порты.
— В полученном мной фермане предписывается оставить неприятельство с российскими войсками. Что же до оставления Крыма, то фермана об этом я не имею.
— В таком случае благопристойность требует уведомить о вашем желании предводителя Второй армии князя Долгорукова. А до его согласия флот должен оставаться в нынешнем состоянии.
Али-паша улыбнулся, приоткрыв ровные зубы:
— Лучше будет, если к моему письму приложится и ваша письменная просьба.
Веселицкий распустил лицо сочувственными морщинками, без промедления изъявил готовность отписать его сиятельству, надеясь в душе, что командующий сам поймет опасность турецкого предложения и не даст на него разрешения.
Пока готовились нужные письма, от Долгорукова приехал нарочный офицер с требованием к Али-паше немедленно отпустить резидента из плена. Но паша ответил умело: до получения обещанного ему фермана он удерживает резидента — как гостя! — при себе для предотвращения могущих возникнуть непредвиденных взаимных ссор и обид между турецкими и русскими войсками. И отпустил только переводчика Дементьева.
А разочарованного Веселицкого успокоил:
— Фамилия ваша — и жена, и дети, и девки, что прислуживают, — жива, здорова и благополучно обитает в Бахчисарае. Их надежно охраняют, и ничто им не угрожает… Но вот людей и свиту вашу татары вырезали.
— Господи, — крестясь, задрожал губами Петр Петрович. — Их-то за что?
Али-паша насмешливо дернул углом рта:
— На то и война, чтоб убивать.
— Они же при мне — резиденте! — состояли, а не в войске.
— Дикие народы цивильных законов не чтят, — развел руки Али-паша…
Вопреки ожиданиям Веселицкого, Долгоруков не проявил должной бдительности и первого августа прислал Али-паше согласие на перевод флота и войска к Кафе. Янычары без промедления стали грузиться на корабли, а конницу паша отправил к крепости сухим путем, по прибрежным горным дорогам.