Князь Владимир. Книга 2
Шрифт:
Владимир недовольно мотнул головой. Стойгнева утащили к лекарю, а дружинники новгородцев обнажили мечи. Воины Ярополка обреченно бросали знамена под ноги новгородцам. Лишь один остался стоять, как стоял. Его боевой прапор был склонен ровно настолько, чтобы багряное полотнище висело над самой землей, но не касалось ее.
— А ты что стоишь? — спросил Тавр недобро.
— Это боевой прапор, — ответил воин смертельно усталым голосом.
Он был в полном доспехе, и сейчас, когда мотнул головой, забрало скользнуло вниз, клацнуло, укрыв нижнюю часть лица. На Владимира и новгородцев смотрели через узкую прорезь
Тавр подал знак лучникам, но Владимир вскинул ладонь:
— Стоять! Кто ты, витязь, и почему ослушался?
— Это знамя Святослава, — глухо донеслось в узкую прорезь шолома. — Оно не склонилось даже перед императором ромеев, прославленным полководцем Цимисхием.
Владимир вскочил. Темные глаза князя блеснули гневом:
— Так что же ты… Почему склонил? Сами боги не смеют склонить прапор, овеянный победами моего великого отца!
Он сбежал вниз, пал на колено и благоговейно поцеловал край прапора. Воин стоял недвижимо. Замерли все, как новгородцы, так и дружинники Ярополка. Слышно было, как вдалеке фыркнула лошадь, а еще дальше плакала женщина.
Когда Владимир поднялся, к прапору стали подходить Тавр, Войдан, Кремень, подошел даже Стойгнев с перевязанным боком, а затем остальные воеводы, бояре, знатные люди. Каждый падал на колено, истово целовал край прапора. Воины уже гомонили раскованно, вражда как-то сама-собой начала улетучиваться. Убитого незаметно унесли, а воин, что держал знамя Святослава, чуть выпрямил спину, но забрало по-прежнему держал опущенным.
Тавр усмехнулся, отошел в сторону. Уж он-то, стоявший рядом, видел, что когда Владимир накричал на воина за недостаточное почтение к прапору Святослава, когда изображал неистовый гнев, на самом деле был холоден как змея перед броском на жертву. Глаза его бесстрастны, он дергает за ниточки души своих воинов и дружинников Ярополка, уши ловят каждое слово, а тело изображает возмущение, гнев и любовь к великому полководцу земли Русской! Не стань он князем, не было бы равного среди скоморохов! Молод, а повадками змея, прожившая сотни лет…
Ярополку было оставлено пять гридней, челядь и домашние. Так передали от Владимира. А встречу их назначили в Киеве, в великокняжеском дворце. Варяжко хмурился, видел желание унизить Ярополка, принимая его как почетного пленника в его же дворце. Сам Ярополк стал молчалив, часто молился, чего раньше Варяжко за ним не замечал.
Они покинули Родень в тот же день. Даже двигаясь без торопливости, с ними везли Юлию в повозке, та часто застревала, к вечеру достигли ворот Киева. Ярополк стал еще тише, нахлобучил на голову капюшон плаща. Варяжко подозревал, что великий князь земли Русской и хотел въехать в свой град впотьмах, чтобы не видеть осуждающих глаз киян.
Варяжко ехал рядом мрачный, как грозовая туча.
— На смерть явились, княже, — сказал он обреченно. — Сами, как бараны. Новгородец уже наточил для нас ножи.
— Не болтай!
В голосе Ярополка была боль. Варяжко оглянулся на закрытый возок, понизил голос:
— Охрана с нами невелика. Надо бежать, еще не поздно
Копыта застучали по брусчатке главной улицы. К ним подъехал, заслышав разговор, один из новгородских дружинников. Варяжко свирепо усмехнулся, сказал Ярополку громко:
— Я ж говорю, что все новгородцы — дураки, лапотники! Отца на кошку променяли! Нет среди них людей, одно охвостье собачье…
Новгородец метнул лютый взгляд, хлестнул коня и унесся к передним. Варяжко торопливо заговорил другим тоном:
— Я оберукий, знаешь. Когда выедем на перекресток, я соскочу, а ты хватай моего коня за повод и скачи на юг. Одвуконь намного опередишь погоню, а я тут посеку половину. Эти лапотники еще не знают, что такое воины Святослава!
— Погибнешь, — сказал Ярополк тихо.
— Княже… Разве не зришь, что я давно ищу смерти? Гибель в бою почетна, а вот то, что мы без боя терпим одно поражение за другим, даже не знаю почему… Я не хочу умирать ни в постели, ни — спаси небо! — в новгородской петле.
Ярополк покачал головой:
— Я не могу позволить, чтобы ты сгинул, спасая меня. А вдвоем не ускачем. К тому же с нами Юлия.
— Женщин не трогают, — отмахнулся Варяжко. — Война — мужское дело. Вон перекресток! Приготовься. Хватаешь моего коня, а там поскачешь, на ходу пересаживаясь с одного на другого. Помни, я — оберукий! Я задержу и пешим.
Они приблизились к перекрестку. Дружинники новгородцев ехали впереди, свистели, улюлюкали, стучали кнутовищами в запертые ставни. Варяжко напрягся, готовился к прыжку, можно даже догнать ближайшего новгородца, сбить с коня, драться уже конным с двумя мечами в руках, что умели очень немногие.
Ярополк сказал вдруг твердо:
— Нет! Примем то, что уготовила нам судьба.
— Не судьба — Владимир!
Когда достигли стен киевского детинца, там дружинники отгоняли толпу, что напирала, хотела протиснуться к ныне поверженному князю, коснуться его одежды. Варяжко заметил в толпе даже матерей, что поднимали над головами заспанных детей, показывали пленного князя-христианина. Слышался женский плач. У Варяжко сердце еще больше сжалось. Похоже, кияне уже ощутили звериный нрав новгородца.
Мост к детинцу опустился сразу, Ярополка признали издали. Распахнулись ворота, но в свете факелов блеснули отточенные лезвия длинных копий. Варяжко вздрогнул, потянулся за мечом. Оставшиеся четверо дружинников сомкнулись вокруг князя, защищая своими телами.
— Кто такие? — грянул сбоку сиплый голос.
Из боковой двери вышел грузный воевода. С бритым подбородком и длинными висячими усами, он был похож на стареющего викинга, но ненавистный говор выдавал в нем новгородца.
Неспешно оглядел их в головы до ног, нагло зевнул прямо в лицо Ярополку, замедленно повел дланью в сторону стражи:
— Это бывший князек киевский! Велено пропустить этого князишку.
— Эй, вы все останетесь здесь. А князишке велено идти в княжеский терем.
Варяжко спросил сдавленным от ярости голосом:
— Приглашают?
Воевода оглядел его с головы до ног, затем перевел свиные глазки на молчаливого Ярополка:
— Приглашают людев! А пленники — не люди. Не скот, правда, но и не люди. А кто противится велениям великого князя киевского, Владимира Святославича, тому велено дурацкую голову долой. Ясно?