Князь Владимир. Книга 2
Шрифт:
Сильно зашипело, взвился дымок. Подвал наполнило сладковатым запахом горелого мяса. Гридни отпрыгнули от голой женщины. Страшный звериный крик вырвался из беззубого рта. Она побежала на четвереньках, волоча за собой дребезжащее на камнях, сразу пристывшее к живой плоти железо, вскочила на ноги и ударилась о стену, слепо метнулась в другую сторону, а железо глухо звенело о каменные плиты.
Владимир, хохоча, задом поднимался по ступенькам, смотрел на обезумевшую от боли и страданий женщину.
— Кормить хорошо! — велел он. — Ежели она жаждет быстрой смерти… то
Уже закрыв за собой дверь, подумал было, что стоило прикончить и вторую жертву. То ли местью насытился, то ли еще что, но больше в этот подвал не зайдет. Это уже вчерашний день.
В горнице сонная девка стелила ему постель. Как и велел он: полногрудая, со вздернутым задом, распущенными волосами. Они сменялись каждую ночь. Золотоволоски, рыжие, темнорусые, чернявки, но все лишь для плоти, что властно требует свое.
— Стели-стели, — велел он и пошел к скромной дверке потайной комнатки. — Потом ложись, жди.
Она покорно кивнула, и, не успел затворить за собой дверь, как уже юркнула под цветастое одеяло и свернулась клубочком.
Очутившись в своем убежище, он снова придвинул книги, но не раскрыл, сидел, глядя на эти труды по истории великих народов и великих людей. Да ком он остановился? Ах да, на человеке, по имени Сулла. Шестьсот лет существовала Римская республика, уже всем миром владела, а Сулла решился на немыслимое — решил завладеть самой республикой! Долго и упорно шел к цели, наконец захватил власть, стал пожизненным диктатором, казнил без суда и следствия всех противников и просто тех, кто ему не понравился. Утвердился так, что и муха не смела прожужжать в его стране, если он не желал, чтобы жужжала…
И что же? Затосковал Сулла. Больше не осталось ни противников, ни великих дел. Более абсолютной власти не мог и вообразить. Даже внешних врагов нет: самого могучего противника в мире, отважного Митридата, разгромил вдрызг еще не будучи диктатором. И что делать теперь?
И Сулла снял диктаторские полномочия, торжественно объявил обалдевшему сенату, так у них звался совет бояр, что отрекается от неограниченной власти, уходит в обычную частную жизнь. Отныне его должны воспринимать лишь как простого гражданина, который в своем садике разводит розы. Так и прожил Сулла оставшиеся годы на загородной вилле, где и умер на руках родных и слуг, когда принимал ванну.
Значит, для Суллы власть — это не средство, а цель. Добился цели, попользовался, выжрал все, что дает власть, плюнул и вернулся. Красивый уход.
Но если власть не цель, а средство? Как ею воспользоваться? Завести гарем еще на тысячу жен? Объявить всех девок Руси своими? Повелеть, чтобы по всем землям носили, скажем, портки с зеленым поясом?
Мысли начали путаться, в них вторгались образы голых баб, молодых и роскошных, а он их всех хватает, гребет под себя, топчет аки петух… Надо сказать Сувору, чтобы жареное мясо заменил рыбой. Скажем, карасями в сметане. Да чтоб не посыпал арабским перцем! А то в крови начинается жжение, а в чреслах постоянный зуд, плоть свое требует так властно, будто и князем стал лишь для того, чтобы ее ублажать…
Он
— Эй, девка! Быстро сюда!
Она прибежала, сонная и разогретая, глаза спросонья не разлипались, терла кулачками. Он нетерпеливо заголил подол, развернул к себе белым задом, нагнул, с наслаждением вошел в горячую женскую плоть, застонал от звериного ликования, и девка, жалобно вскрикнув от грубого вторжения, только-только успела проснуться, как он уже шлепнул по голой заднице:
— Беги досыпай! Вряд ли потревожу до утра.
Он отряхнул капли крови, девственница, затянул пояс потуже и снова сел за стол. Теперь, когда удовлетворенная плоть затихла, мысли снова пошли ясные и четкие.
Лишь однажды в раздражении отшвырнул одну грамоту, зло выругался. Тут же бесшумно отворилась дверь, Сувор просунул голову:
— Что-то стряслось, княже?
Владимир со злостью отмахнулся:
— Все хотят, чтобы стряслось! Все требуют войны! Вятичи вовремя не прислали дани — война! Печенеги появились на этом берегу Днепра — война! Варяги в своих землях обидели наших — война! В Царьград не пропустили купцов без пошлины — война! Даешь великий поход на Царьград немедля!
Сувор вошел, прислонился спиной к створкам двери:
— Дедовской славой побряцать?
— Славой! Но стрелы летят и с другой стороны, а мечи есть не только у нас. Любая война — слабость. К ней стоит прибегать лишь в том случае, когда все другие пути исчерпаны. Мы должны побеждать без войны. Понял? Побеждать без войны. Это и есть путь Руси.
Сувор кивнул. Князь нередко высказывал ему мысли вслух, оттачивал как кузнец лезвие меча, проверял, затем употреблял где-то в других сражениях.
— Такого пути еще нет, — возразил он.
— Будет! Когда человек воюет — он дичает. Превращается в зверя. А народы вокруг, что не воюют, продолжают долгий поход к Солнцу, опережают воюющих. А те и после войны еще долго остаются на обочине зализывать раны… Кликни Бориса. Он должен был ночевать сегодня внизу подле кухни.
Борис явился споро. Сна не было в его лице. С ним вошел запах кавы. Похоже, он коротал ночь с чашкой кавы сам. С порога окинул Владимира пытливым взором:
— Приветствую тебя, отпрыск древних царей…
Владимир отмахнулся:
— Волхв, ты начал заговариваться. Аль оскорбить хочешь?
— Княже! — сказал Борис с укором.
— По отцу я древен, а вот по матери? Говорят же, что дочь идет в отца, а сын в мать… Все, кто знал мою мать, говорят, что я в нее. А кто она?
Борис сел за стол, пожал плечами:
— Говорят, дочь древлянского князя Мала. Когда Ольга разорила Искоростень, то убила Мала, а дочь взяла в рабыни!
Владимир кивнул, но голос был безжалостным:
— Но говорят также, что Малка — жидовка, которую отец привез из разгромленной Хазарии. Как он же привез затем из похода пленную монашку и отдал ее в жены Ярополку! А привел мою мать потому, что она — дочь богатого раввина, тот мог дать большой выкуп… но в разграбленной Хазарии уже некому было выкупать своих пленников, вот и осталась Малка на Руси…