Князь Владимир
Шрифт:
Вода обожгла как огонь, дыхание перехватило. Он вынырнул, ошалелый, будто выскочил из проруби, а мокрая и гладкая голова хольмградца, блестящая как у тюленя, мелькала среди волн далеко впереди. Олаф с руганью начал поспешно резать воду длинными взмахами. Рядом сильно шлепнуло, словно вскинулась рыба, потом шлепнуло чуть дальше, а затем его сильно толкнуло в плечо. Владимир плыл все еще впереди, а позади дикие косматые люди носились по берегу на лохматых уродливых лошадках, похожие на котов, что боятся замочить лапы, визжали тонкими злыми голосами. Несколько
Олаф перестал оглядываться, ибо хольмградец все еще впереди, а они уже почти на середине реки. Наддал, холодная вода уже не холодная, это у него на родине холодная, голова хольмградца и блестящие плечи начали медленно приближаться. Владимир оглянулся, лицо изнуренное, наддал как мог, но Олаф догнал, пошел рядом.
– Ну что? – спросил он горько. – У меня на коне осталось все. Даже меч.
Владимир выплюнул воду со словами:
– Но ты жив.
– Но у меня там меч!
– Лучше он, чем ты.
Олаф в ярости ударил по воде. Брызги взметнулись до небес.
– А что я без меча?
– Значит, ты при нем, а не он при тебе…
Олаф со злости ушел под волну, не дело отважного викинга состязаться в игре слов. Белое тело мелькало на малой глубине, изгибалось как гигантская рыба, дробилось на блики. Владимир заработал руками и ногами чаще. Холодная вода уже начала сковывать мышцы, а берег еще далеко.
Олаф вышел первым, согнулся, упершись ладонями в колени. С него текло, как с большого пса. Владимир видел, как викинг жадно хватает ртом воздух, но, когда под ногами ощутилось дно, Олаф уже отдышался:
– Ну, что мы можем, две мокрые курицы?
– Мы живы, – напомнил Владимир.
– Разве? – огрызнулся Олаф. – Если бы остались, была бы жизнь! Пусть недолгая. Зато погибли бы как мужчины. Что есть викинг без меча? Не примут в Валгаллу даже объедки со столов убирать!
Берег нависал, как седые брови старика. Олаф с ненавистью ухватился за белесые корни явора, за спиной был плеск и фырканье, сопение, затем тяжело зашлепали мокрые подошвы. Владимир карабкался тяжело, дыхание вырывалось из груди с хрипами и стонами. Олаф выбрался наверх, зло смотрел на те же яворы, толстые, с ветвями до самой воды, бескрайнюю степь, редкие группки деревьев, синее небо.
– Ну и что? – спросил он свирепо.
– Это… уже земли… – объяснил Владимир, – за которые спорят печенеги… фу, уморил, мерзавец… и ромеи. Можно сказать, мы уже… фу… в империи. До Царьграда рукой подать.
Олаф прорычал:
– Опять врешь? Почему я тебя не прибил по дороге? А отцу бы сказал, что тебя жабы съели. Я слыхал, что до града Константина надо плыть по морю. Теплому такому, как похлебка для рабов…
– Будет тебе море, – пообещал Владимир. – Дней через пять выйдем на берег. Если бегом, как кони.
– А если идти?
– Дней десять.
Олаф сказал зловеще:
– Тогда
Владимир не спорил: согреются, одежка подсохнет, да и в беге немного найдется равных, покажет и викингу, но когда Олаф мчался как олень час за часом, не думая даже замедлить бег, Владимир наконец прохрипел:
– Все!.. Сдаюсь!
Олаф повернул голову:
– Что?
Руки его, согнутые в локтях, равномерно двигались, помогая нагнетать в грудь воздух. Лицо чуть покраснело, но если и вспотел, то ветер сдергивает эту росу, а рубаху высушивает так, что трещит как прапор в руках скачущего воина.
– Ты бегаешь… быстрее… – прохрипел Владимир.
Он перешел на шаг, Олаф пробежал еще чуть, остановился, поджидая хольмградца. Владимир запоздало увидел, что викинг уже на пределе, бежал на самолюбии, такой скорее упадет замертво, чем сдастся, а ему продержаться бы еще чуть…
– То-то, – сказал Олаф. Его покачивало, в могучей груди хрипело и булькало, словно там лопнул бурдюк с вином. – Мы… викинги… умеем…
– Победил, – признался Владимир. – Я что, мне ни разу не приходилось вот так… не от кого было… гм…
Викинг грозно захрипел. Белесые брови сдвинулись, синие глаза метнули молнию. Владимир поежился – так можно дошутиться, – но Олаф лишь посопел, раздувая ноздри, хольмградец, к счастью, не уточнил, в детстве всем приходилось бегать от грозного отца.
– Воин должен уметь бегать… Врага догнать, оленя, даже зайца загнать так, чтобы косой пал замертво!
– Да я что, – сказал Владимир с неловкостью, – ты не серчай. Если зайца…
– Без труда, – ответил Олаф. – Я тебе как-нибудь покажу.
– Все, буду примечать длинноухих. Нам бы как раз зайчатины на обед…
Он умолк, а Олаф вздрогнул, завертел головой. Владимир видел, как шевельнулись розовые уши викинга. Сам Олаф пригнулся, как дикий зверь, едва не рычал, зорко и настороженно всматривался, вслушивался.
Донесся стук копыт, потом чистый звонкий голос, распевающий во все горло. Слов Владимир не расслышал, оба вжались в землю, но место больно уж неудачное: всадники вот-вот увидят с высоты седел. Вдруг Олаф ахнул тихонько, а Владимир ощутил, как сжалось сердце.
Всадников было трое. И все трое были великанами в добротных доспехах и на огромных боевых конях. От них веяло грозной силой, удалью, несокрушимой мощью. Уздечки позвякивали, копыта били в землю тяжело, мощно.
Владимир толкнул Олафа, в мышиную норку не втиснешься, поднялись. Передний оборвал песню. Его серые глаза с любопытством рассматривали двух оборванцев, а Владимир и Олаф все не могли оторвать от него глаз. Что доспехи, он даже в панцире, явно греческом, шолом блещет так, что глазам больно, сложный узор, а сверху колышутся по ветру красные с синим перья. Оружием воин обвесился с головы до ног, и если бы ему не было весен двадцать, когда тяга к оружию понятна, то даже Олаф назвал бы его дурнем.