Княжеские трапезы
Шрифт:
– Все в полном порядке! – ответил тот. – Такая соблазнительная, что хочется засунуть ей член в выхлопную трубу!
Маклер наклонился к уху Бланвена.
– Имеет смысл перекрасить ее, – сказал он с таким видом, будто идея только что пришла ему в голову, настолько она была малозначима.
Охальник любил прибегать к эвфемизмам, отчего разговор выходил гладким.
Воришка положил восемьдесят купюр по пятьсот франков в брючный карман, прикрыв их носовым платком; он всегда так делал – брюки вздувались, и можно было подумать, что у него опухоль.
– Мне шепнули, где стоит еще одна коллекционная
Розина как в воду глядела: когда Эдуар приехал на стройку, Рашель и папаша Монготье лыка не вязали. Старики высосали на двоих три литра вина и пустились в разговоры о прошлой жизни, запутавшись в них, как сборщики крабов в скользких песках после отлива. Они кивали головами, на мгновение замолкали, затем один из них выуживал из глубин своей памяти какое-нибудь воспоминание и с триумфальным видом являл его на свет.
Приход Бланвена положил конец этой саге. Бульдозерист пробормотал что-то невнятное и ушел, выписывая ногами кренделя. Старик хотел было оседлать свой велосипед, но – увы! – не смог даже поднять его с земли и отправился домой пешком. Через несколько сот метров он нашел приют в кустах орешника.
– Ну ты даешь, ба! – разозлился Эдуар. – Набралась как сапожник! Когда вернется Розина, готов спорить, что она устроит тебе корриду!
Рашель с трудом ответила, что срать она хотела на свою дочь и, если Розина будет ей надоедать, она отправится подыхать в приют, где уж никак не хуже, чем в вагончике для деревенских бездомных.
– Переезжай ко мне, – предложил Эдуар, – я отдам тебе спальню, а сам размещусь в гостиной. У меня тепло, и ты сможешь смотреть телевизор.
Рашель отказалась: учитывая ее состояние, она не могла обойтись без женской помощи, да и старуха-калека не лучшая компания для красивого холостяка.
– Какого черта матери понадобилось в Париже? – спросил Эдуар. – Когда она говорила о каких-то бумажках, у нее был такой лживый вид…
– Она что-то готовит! – изрекла пророчески Рашель. – Утром сюда приезжал мэр, и она уехала вместе с ним. Ничего хорошего я от этого не жду.
Приход внука обрадовал старуху, и она доблестно боролась с опьянением.
– Что ты думаешь? – продолжал расспрашивать Эдуар.
– Я не думаю, у меня дурные предчувствия. Этот дерьмовый пустырь и работы, которые затеяла моя доченька, вконец разорят ее.
– Ты так считаешь?
– Да. Если уж твоя мать затевает какую-то глупость, то все выходит на славу. И прежде всего – твое появление на свет!
– Спасибо, – ответил Эдуар.
Рашель расхохоталась, причем из ее беззубого рта появилась пена.
– Да брось ты, Дуду; я рада, что ты есть у меня, но тогда, когда эту идиотку обрюхатили, ты себе и представить не можешь, что творилось! Розина уже ушла из дома: вечно у нее в жопе шило! И вот результат: в семнадцать лет она уже с пузом. Пришлось возвращаться домой. А ведь ты не знал Шарля, моего мужа. Старая выучка! Можно быть активным коммунистом и иметь при этом буржуазные предрассудки!
У меня сердце разрывалось при виде этой девчонки на сносях, которую, как собачонку, выбросили на улицу. Но Шарль был неумолим: или она, или я! И
Голос Рашели становился все тише, она начала клевать носом. Эдуар слушал как зачарованный: подобные откровения были для него в диковинку. И мать, и бабка не любили распространяться о семейных делах. Лучше всегда держать язык за зубами: чисто крестьянское убеждение, впрочем, они и происходили из крестьян.
Рашель перевернула пустой стакан и умоляюще взглянула на внука.
– В бутылке должна еще остаться капелька. Взгляни-ка, Дуду!
Пусто. Он открыл новую бутылку.
– Ведь ты нажрешься вусмерть, ба!
– Скажешь тоже! Эдуар налил Рашели вина.
– Так что ты говорила?
– А я что-то говорила?
– Ты говорила, что беременная Розина очутилась на улице.
– Ах, ну да! Не знаю, как уж Розина устроилась, но рожала она в шикарном родильном доме в Булонь-Бийанкуре [5] . Что было потом, я не знаю. Так прошел год. Она никогда не рассказывала мне, что делала все это время. И вдруг однажды – бац! – и она оказывается в тюряге! Мы получаем письмо, в котором говорится, что она находится в тюрьме города Лиона, и администрация спрашивает нас, что мы собираемся делать с ребенком. Надо было видеть Шарля! Впервые в жизни он поколотил меня. Именно так – поколотил, потому что я произвела на свет дочь, которую посадили в тюрьму. Какие же идиоты мужчины! Разве не так?
5
Пригород Парижа.
– А что же Розина натворила? – спросил Эдуар. Рашель уклончиво махнула рукой:
– Точно я ничего не знаю. Твоя хитрюга-мать всегда умела одурачивать стариков. Давала им пощупать себя и – гони монету! Ну, и правильно, я так считаю. После твоего рождения она переехала в Лион, где и связалась с одним ювелиром. А у этого старика жена еще была жива. И эта стерва застукала их. Могу себе представить, как она поливала Розину! В обвинении говорилось, что Розина вроде бы прихватила напоследок несколько ценных украшений. Старый мерзавец под влиянием своей карги подал жалобу, и Розина огребла два года.
Шарль не разрешил мне забрать тебя, и твоя мать взяла тебя с собой. У нее было такое право. Вместе с ней в камере сидела одна бабенка, зарезавшая своего мужа, потому что он изменял ей. А с этой женщиной была ее маленькая дочка, Барбара. Ангелочек! Я видела ее фотографии. Ты все время дрался с ней. И вот еще что: как только ты научился ходить, ты подходил к двери камеры и стучал, чтобы тебе открыли. Вот ведь инстинкт свободы, правда?
– Точно! – ответил Эдуар; сердце у него сжалось. Откровения бабки поразили его. Значит, он прожил первые годы своей жизни в тюремной камере! Напрягая память, Эдуар прикрыл глаза, надеясь вызвать какие-нибудь картины из прошлого. Он представлял себя малышом в камере, где, наверное, воняло грязным женским телом и скисшим молоком. Его чувства пришли в смятение. Жалко было Розину, а еще жальче себя самого. Эдуар понял, что для него самым большим счастьем в жизни будет рождение ребенка, но он заранее жалел это дитя – ведь его отец был заключен в тюремную камеру!