Княжеские трапезы
Шрифт:
Маленькая негодяйка гордилась тем, как провела разговор с мэром. Тот был вынужден дышать ртом, потому что его нос был разбит, в ноздрях засыхала кровь, а на глазах выступили слезы. В одно мгновение Ниволя превратился в толстого несчастного мальчишку. Мари-Шарлотт не было его жалко, она вообще ни к кому не испытывала жалости, кроме себя самой, да и то лишь иногда; но жалкий вид мэра наполнил девчонку чувством превосходства. В глубине души все они были дети: Рашель, Розина и даже этот хвастун Эдуар. Все они – недоделанные: смиряются с жизнью, вместо того чтобы оседлать ее.
При разговоре
– Все это ваша вина, месье мэр. Надо всегда вести честную игру. Моя тетка предложила вам сделку, вы согласились, а на самом деле подставили ее. Отвратительно. Но уж теперь, старина, со сломанным носом или нет, вы предстанете перед судом присяжных! За ними дело не станет. Десять лет тюремного заключения, вся карьера – псу под хвост, разорение, окружающие, и прежде всего ваша семья, будут шарахаться от вас, как от зачумленного. Вы ведь понимаете: все доказательства налицо – платочек с моими инициалами, пропитанный насквозь вашей спермой! И не забудьте о бистро. Помните? Я во что бы то ни стало хотела остановиться там. Мне вроде бы понадобилось в сортир, но на самом-то деле я должна была поговорить с хозяйкой. И я сказала ей, что вы пристаете ко мне. Она уже подтвердила это жандармам.
– Законченная мерзавка! – пробормотал Ниволя.
Мари-Шарлотт хихикнула:
– Вовсе нет: я только учусь! Вот позже я примусь за такое, что еще никому не приходило в голову! Я вундеркинд! Но знали бы вы, какой старой я себя чувствую, и это уже сейчас! У меня впечатление, будто я живу целую вечность и знаю все обо всем и обо всех.
Собеседник не отвечал. Слушал ли он ее? Ниволя гладил свой распухший нос, сопя, словно тюлень под водой.
– В общем, нужно восстановить первоначальное положение, – продолжала Мари-Шарлотт. – Что это означает «восстановить первоначальное положение»? Вы беретесь выполнить свои обязательства, а я и моя тетка улаживаем дело с полицией, чтобы вам не предъявляли обвинений. Так?
Поскольку Ниволя молчал, девчонка повысила голос:
– Да слышите ли вы меня, старый козел?
– Да, да, – заторопился мэр.
– Так отвечайте, вашу мать! Остановить дело будет нелегко: мне надо кое в чем изменить показания, с этим я разберусь. А вы уж уладьте дело с источником. – Мари-Шарлотт прыснула, вспомнив о доверчивости Розины. – …и дайте мне сто тысяч франков наличными в качестве возмещения ущерба.
– Как это? – подскочил Ниволя. – Да что это такое? Сто тысяч франков!
– Если вспомните о том, что я могу сломать вам жизнь, вы отдадите деньги. Это налог на плохое поведение, толстячок. Вы не только изнасиловали меня, но и надули мою тетку.
– «Изнасиловал» – слишком сильно сказано: ты ведь была согласна!
– Ну и что из того? Ведь хозяйке бистро я сказала, что мне страшно!
Вспомнив на заре эту сцену, девчонка рассмеялась. Дело в шляпе. На следующий день, тайком от Розины, мэр передал ей толстый конверт и поклялся, что Компания по водоснабжению не будет влезать в это дело, а община возьмет на себя расходы по ремонту и заплатит за воду. Сама же Мари-Шарлотт заявила бригадиру, что, на самом деле, мэр вовсе не трахнул ее,
Шаги удалились, стали неслышны. Мари-Шарлотт бесшумно встала, взяла сандалии и вышла из вагончика, едва отворив раздвижную дверь.
Утро было сереньким, ночь все никак не уходила. На небе солнце не вставало; вдоль дороги еще горели фонари.
Девчонка сразу увидела стоявший чуть поодаль автомобиль, над лобовым стеклом которого горела табличка с надписью «такси». С противоположной стороны до Мари-Шарлотт донесся шум осыпающейся земли. Она надела кожаные сандалии и двинулась в сторону ямы.
Там стоял толстый хмурый таксист, тот самый, что привез тетку и племянницу из Парижа сюда, на стройку. В своей потертой кожаной куртке он казался еще более коренастым, чем в первый раз. Откинутая на затылок старомодная кепка не мешала ему беспрерывно фотографировать. В утренней тишине щелчки взводимого затвора фотоаппарата следовали один за другим.
Девчонкой овладела ярость, и она, насколько возможно тихо, подошла к мужчине. Мари-Шарлотт так со сна и не переоделась, на ней были только трусики и майка, болтавшаяся вокруг ее тощих бедер.
Подойдя к фотографу поближе, она спросила:
– Что это вы тут делаете?
Тот обернулся, увидел, что перед ним стоит девчонка, и, не сочтя ее достойной внимания, продолжал щелкать.
– Я вас спрашиваю, что вы тут делаете! – закричала Мари-Шарлотт.
– Собираю материалы для досье! – ответил таксист.
– Для чего?
– Для моих коллег по муниципалитету. Мэр навешал нам лапшу на уши по поводу аварии водопровода. Он хочет, чтобы за ремонт заплатила община. К тому же, никакого разрешения на эти работы не было выдано.
Он замолчал, потому что маленькая фурия в трусиках бросилась на него, схватила ремешок фотоаппарата и вырвала его у таксиста из рук.
– Немедленно отдай! – рявкнул таксист.
– Отдам, как только получу пленку! Это частная собственность, и я запрещаю вам фотографировать!
Таксист хотел было отобрать у девчонки свой фотоаппарат, но она одним прыжком, как коза, отскочила в сторону.
– Для тебя это может плохо кончиться! – пообещал муниципальный советник, приближаясь к Мари-Шарлотт.
Та, чтобы он не подошел к ней, размахивала фотоаппаратом.
– Только попробуй его разбить, и я тебе ноги переломаю! – заорал таксист.
Он прыгнул, поскользнулся, и большая черная коробка фотоаппарата с размаху попала ему в висок. Мужчина рухнул. Мари-Шарлотт перестала размахивать тяжелым «Кодаком»; повиснув в ее руке, фотоаппарат казался сделанным из свинца.
Маленькая негодяйка выждала мгновение, а затем ее охватил ужас: мужчина лежал совершенно неподвижно.
– Твою мать, – вздохнула Мари-Шарлотт, – надеюсь, я не убила его!