Княжич, князь
Шрифт:
Он распахнул глаза и почти выкрикнул:
— Невиновен!
И все исчезло.
Ошалелый от радости паломник опять наладился бухнуться в ноги. Инок со шрамом, споро поймав его под мышки, направил в сторону и указал вослед:
— Все прочие туда же станете отходить. После испытания.
— С почином, княжиче, — повернув голову, вполголоса отозвался брат Илия. Ободренный Кирилл улыбнулся в ответ, попросил громко:
— Люди добрые! Подойдя ко мне, просто говорите: «Я не убивал». И пожалуй, боле ничего иного. Да, вот так. С этими словами как-то случайно очень хорошо получилось: вы после них,
Брат Илия покивал успокаивающе.
Подросток лет двенадцати выступил вперед. Держась за его плечо, за ним засеменил высокий седой слепец. Монах со шрамом вопросительно взглянул на келейника.
— Отец Варнава наказал: всех без изъятия, — ответил ему брат Илия и бережно взял старца за руку, подводя поближе: — Прости, отче, только по одному.
Кирилл закрыл глаза, приготовился.
— Не убивал я, — негромко и со спокойным достоинством проговорил слепой.
— Да, не убивал, — почти тут же откликнулся Кирилл.
— И я не убивал, — сказал в свою очередь мальчишка-поводырь.
— Он тоже правду говорит.
Следом за ними приблизился вразвалку темноволосый бородач, зыркнул исподлобья и глухо пробубнил:
— Я не убивал.
Кирилл помедлил, опустил голову:
— Еще раз скажи, яви милость.
— Я не убивал!
Он опустил голову еще ниже. Брат Илия построжал лицом, спросил тихо и быстро:
— В чем дело, княжиче?
Инок со шрамом едва заметно напрягся. Кирилл неспешно выпрямился, открыл глаза:
— В смерти постояльца невиновен…
Брат Илия продолжал внимательно наблюдать за ним.
— Но жену-то ведь не разбойники, которые о той поре на ваши выселки напали… а ты убил.
Бородач рванулся вперед. Инок со шрамом мгновенно подался ему навстречу, оттолкнул Кирилла в сторону правой рукой, левой же проделал мягкое кошачье движение. Разом остановившись, темноволосый увалень запрокинулся навзничь и с грохотом обрушился на пол. Брат Илия поймал потерявшего равновесие княжича; не глядя, быстро задвинул себе за спину. Инок уже оказался над поверженным бородачом, прижал коленом его грудь и приставил к горлу два пальца. Постояльцы оцепенели.
— Он семнадцатый год от обители к обители странствует покаянно, — подал голос Кирилл.
— Срок давности, еще законами Дора определенный, вышел весь. Два года назад, — заметил келейник и, обводя паломников твердым взглядом, прибавил погромче:
— Теперь в содеянном судия этому человеку — один Господь, а не мы!
Инок помог черноволосому, который по-прежнему пребывал явно не в себе, подняться и опять коротко указал рукою, куда ему следовало отойти.
— Господь тебе судия, человече, не мы, — повторил брат Илия. — Незачем было пытаться… бежать — ты по-прежнему свободен. Уже вернулся к рассудку? Всё ли понимаешь?
Бородач угрюмо кивнул, пряча глаза и потирая затылок.
— Спасибо, — поблагодарил вполголоса Кирилл инока со шрамом. — Звать-то тебя как?
— Брат Иов.
— Спасибо, брат Иов.
Названный молча и коротко склонил голову.
— Продолжим,
Кирилл опустил веки.
Он увидел: невыразимо прекрасные личики еще не рожденных, но уже давно любимых младенцев; лица детей постарше, лишенные света разума, отмеченные знаками неведомых болезней, печатями близкой и неотвратимой смерти; иконные лики их матерей — и молодых, и безвременно состарившихся — с безнадежной надеждой или безропотной покорностью в усталых глазах; лица мертвых, сделавших беспросветными дни и ожививших демонов ночи или напротив, согревающих сердца в ожидании далекой и навсегда счастливой встречи…
Он узнал о страстных желаниях: обретения богатырской силы в видах справедливейшего воздаяния всем обидчикам без исключения, отыскания сказочных по богатству кладов для получения абсолютного счастья, присоединения к своему наделу соседского лужка после смерти его одинокого зажившегося хозяина и безубыточной до самого конца времен оптовой торговли просом…
Он почувствовал: застарелую горечь одиночества, благоговейное восхищение от осознания себя в таком удивительном мире и неутолимую жажду понять хоть что-либо по этому поводу, изматывающую тяжесть постыдных тайных грехов, теплую благодарность за чью-то бескорыстную помощь и неизъяснимую радость бытия, которую непременно требовалось честно поделить между всеми-всеми людьми…
Нескончаемый поток двигался и двигался сквозь него, а сам он странным образом тоже плыл в этом потоке…
— Плохо выглядишь, княжиче, — обеспокоенно заметил брат Илия, когда за ними была притворена дверь очередной келии. — Не нравится мне это.
— Еще осталось девять общих спален, до двух десятков человек в каждой, — известил брат Иов, — да две дюжины келий — от одного до четырех.
Келейник согласно покачал головой:
— Ни сегодня, ни даже завтра со всеми управиться не выйдет — понятное дело. Может, отдохнуть или прилечь пожелаешь?
— Нет.
— Тогда вот что: давай-ка спустимся во двор, хотя бы посидишь немного на свежем воздухе, развеешься. Не противься, Бога ради, яви милость да благоразумие. Пойдем, пойдем.
Снаружи, как выяснилось, уже и рассвело давным-давно, и даже стало подбираться поближе к полудню.
Кирилл откинулся на спинку лавочки, с удовольствием щурясь на солнце, по которому со вчерашнего дня, оказывается, успел хорошенько соскучиться. Брат Илия оставил его и вскоре вновь появился в сопровождении отца Паисия. В руках лекарь держал два разновеликих терракотовых сосудца:
— Выпей, княжиче. Вот этот маленький — не дыша, залпом и до дна. А этим тут же запьешь потом.
Кирилл опрокинул в себя содержимое того, что был предложен первым, передернулся от омерзения:
— Пхэ-э-э! Вот гадость-то… Что это — дерьмо с полезными травками? Ой, простите, отче.
— Нет. Настой на дохлой кошке. Дерьма там лишь самая малость — для скусу… — он коротко и ехидно хохотнул. — Ну что: как я тебя в ответ-то? На-ко, на-ко, запей побыстрее.
— А это…
— А это всего-навсего виноградный сок. Ты ровно дитя несмысленное, княжиче. Тебе же силы надобны, да не так, чтобы только для подвига твоего хватило. На будущее они тоже лишними не будут. Есть хочешь?