Княжич, князь
Шрифт:
Кирилл отвернулся. Стесненно и неуклюже растер по щекам слезы:
— Отчего же они погибли?
— Похоже, были отравлены неведомым ядом. Деталей пока не знаю, предстоит выяснять. Посмотри-ка на меня, сыне. Вон в том углу на колышке — утиральник чистый. Воспользуйся, не смущайся ничем… Вестник говорил: лица у всех оставались мирными да покойными. Да и тела выглядели так, словно смерть не насильственною была, а своею, природною.
— А соседи, случайные перехожие?
— Никто ничего не видел и не слышал. Это очень часто бывает, к сожалению.
— Чужих, новых людей
— Тоже пока не ведомо, да и когда было правды доискиваться? Староста тут же помощника своего отрядил, чтобы меня поскорее известить. Двух коней загнал он, всего лишь за четыре дня от Гурова до нас добрался.
— Получается, это случилось четыре дня назад…
— Нынче шестой день пошел. Почти сутки с половиною спал ты после дознания своего.
Кирилл свел брови:
— А что же дружина?
— Не понимаю тебя, княже.
— Отчего вестником не из дружины кто послан, а случайный человек?
— Разве помощник старосты — случайный человек? К тому же, в конце предыдущего дня обе сотни были отправлены в Белецк.
— Кем и зачем? Или почему?
— Узнаем и это в свое время.
— Я должен ехать, отче.
— Нет. Посланы уже мною в Гуров люди толковые. Всё, что надобно, выведают и сделают. А теперь опять в глаза мне посмотри. Обещаю: ни одно злодеяние, ни один даже умысел злой безнаказанными не останутся. Веришь? Вот и хорошо. Обо всем прочем пока попечение отложи. Обстоятельства таковы, что тебе непременно следует оставаться здесь да вместе со мною гостей поджидать.
Отец Варнава повел головой в сторону глиняной кружки на столике у окна:
— Выпей, яви милость. Отец Паисий настоятельно просил. Я к этой просьбе присоединяюсь.
Кирилл поднес кружку к носу, понюхал. По его лицу нельзя было разобрать, каковым являлся запах в действительности. С безразличной послушностью проглотил содержимое и спросил столь же безразлично:
— Что за гости такие?
— Давние добрые друзья мои. И помощь твоя опять понадобится — не сегодня, понятное дело. Уж прости, что не даю тебе с горем своим наедине побыть.
— Я так разумею, желательно с тем убийцей до конца разобраться? Отче, но ведь горе мое ни завтра, ни позже горем быть не перестанет. Если надобно сейчас — значит, идемте.
Он поднялся.
— Да… Весь ты в отца своего, — проговорил отец Варнава, поднимаясь следом и окидывая его каким-то новым взглядом.
Что-то необычное, не виданное доселе, и мелькало в глазах галерейных послушников, и ощущалось в их навычных поклонах. То же самое Кирилл приметил у братий, встреченных во дворе да по пути. Смутно догадываясь, что сегодня это отчего-то адресуется по большей части не настоятелю, а именно ему, он начал испытывать глухое раздражение.
— Не надо, сыне, — вполголоса и мягко попросил отец Варнава.
— Вы о чем, отче?
— Сердиться не надо — я же все вижу. Это всего лишь сочувствие тебе. Обыкновенное человеческое сочувствие. Ты просто еще не терял никого, поэтому и непривычно.
Когда Кирилл стал подниматься по ступеням приюта, ему показалось, что последний раз он был здесь не позавчера, а по меньшей
— Здравствовать тебе, мастер Витигост! — заговорил отец Варнава, входя вслед за ними в келию и решительным движением ладони тут же показывая, что вставать не требуется. — Хоть и просил ты тогда: «Не надобно меня ко княжичу», а все-таки придется, уж не обессудь.
— Да мы-то что? Мы же с полным разумением нашим, господин игумен Варнава!
— Это славно, что есть разумение. Приступай, княже.
При последнем слове почтительное выражение лица мастера Витигоста усугубилось, смешавшись с непониманием. Он ёрзнул плечами, неловко поклонившись Кириллу, и опять попытался приподняться.
— Может, ему все-таки лучше встать — или как? — спросил настоятель.
— Да пусть сидит — разницы нет. А ты, человече добрый, сейчас мысленно представь, будто руку мне протягиваешь дружелюбно. Можешь и в самом деле так поступить, тогда нам обоим еще легче будет. Не бойся — ничего злого я не привнесу. Ну, если не считать того зла, что уже есть в тебе, — добавил он, не сдержавшись и закрывая глаза. Отец Варнава неодобрительно повел головой, однако смолчал. — Вот так, хорошо, хорошо… Спасибо.
В наступившей тишине слышалось только, как раз за разом вздыхает да гулко сглатывает напряженный мастер Витигост.
Открыв глаза, Кирилл проговорил удивленно:
— Ничего не понимаю, отче! Убийца в нем — будто новорожденный, будто из ниоткуда вдруг возник. У него — как бы это сказать? — нет никакого прошлого. Да. Вообще никакого. Э… Что-то плохо я объясняю, но по-другому не могу…
Обозначилась пауза. Настоятель безмолвно ожидал продолжения.
— Ага. Так вот. До ярмарки той — обычный человек. Семьей обзавелся, трудолюбивый — как-никак в мастера же вышел. Не без греха, конечно: когда его жена младшего сына в утробе носила, он старшего с обозом отправил, а сам к своей молодой снохе…
— Дальше о том не продолжай, яви милость.
— Э… Разумею, отче. Простите. Что-то с ним на этой самой ярмарке произошло. После того — словно в совсем другой разум смотрю. Кто дал гранец и денег? Зачем купца надо было убивать? Не вижу, не вижу. И не оттого, что затворяется он от меня — нет об этом в его памяти ничегошеньки. Пусто там. Пусто и чисто, будто вымел кто-то.
— Будто вымел кто-то… — в задумчивости повторил отец Варнава. — Вот оно как.
— А дознались ли, кто таков убитый-то?
— Пока что нет. Имени своего он не называл никому. Впрочем, это обычное дело в любой обители.
Настоятель замолчал, рассеянно посмотрев на горемычного бочара. Он тут же поклонился с угловатой угодливостью и спросил робко:
— Господин игумен Варнава, а дальше-то что со мною будет?
— Закон ведаешь?
Мастер Витигост то ли неуклюже пожал плечами, то ли опять поклонился.
— Как и всякий свободный славeнин, в случаях… (отец Варнава помедлил, подбирая щадящее определение) такого рода волен ты выбирать меж судом княжьим и духовным. А поскольку исповедуешь Древлеверие, стало быть, нашему церковному суду не подлежишь. Дальше тебе решать.