Княжич варяжский
Шрифт:
С новгородцев обычно драли три шкуры, если у тех не было специального договора с Харальдом-конунгом. Белозерских тоже обдирали, но несколько более умеренно. Это Сергей уже от своих знал.
Дорожное мыто — это нормально. И Сергей был не против заплатить. В принципе. Но намеревался сделать это правильно. То есть — с чувством собственного достоинства и не какому-нибудь мелкому стражнику на заставе, который стопудово присвоит изрядную часть налога и по этой «уважительной» причине будет стараться осуществить налоговый сбор лично. А уж учитывая длину санного поезда, которым предводительствовал Сергей…
В
А вот техника «приведения к покорности» была стандартной. Сразу показать, что в курятнике петух.
— Стой, варяг! — заорал могучий нурман с секирой удвоенного веса, более подходящей лесорубу, а не воину. — Мыто!
Варяг, значит. Наблюдательный громила. Подобающих усов на Сергеев подбородок не свешивается. За отсутствием. Усов, естественно, а не подбородка. Однако узоры на сапогах варяжские. И на флаге, что украшает копье, которое держит Наслав, помимо Морского Коня имеется знак белозерского князя. Да и сам Наслав — типичный варяг.
То, что помимо географической привязки княжья отметка на знамени сообщает также о том, что владелец данного флага — близкий родич белозерского князя, громилу с топором не смутило. То ли внимания не обратил, то ли не знал смысла, а может, сам по себе не блещет ни умом, ни внимательностью, а вперед выставлен, потому что здоровенный и глотка луженая.
Сергей остановил коня в двух шагах от громилы. Ну да, среди мытников он точно не главный. Главный вот, стоит чуть поодаль, тоже нурман, постарше и поменьше размером, зато прикинут побогаче и прищур характерный: выжидающий. Поддастся гость торговый грубому наезду — отлично. Не поддастся, захочет собственную значимость продемонстрировать, тоже неплохо. Надо всего лишь так повернуть, чтобы высказанный за неуважение протест прозвучал не против конкретного стража, а против Закона. Против обычаев и князя-конунга то есть. И тогда всё. Никакая спесь, никакая грозная охрана не помогут. Мимо Смоленска дороги нет. И единственный выход: договориться с исполнителями, чтобы те не донесли дурные слова до конунга Харальда.
Сергей с ответом не торопился. Изучал «начальника таможни». Взгляд с седла имеет определенные преимущества. Потому что — сверху.
Он изучал противника, противник изучал его. И ничуть не опасался, судя по выражению бородатой морды. А ведь видел, что имеет дело не с обычной купеческой охраной.
Видел, но явно недооценивал. Не зря Сергей все свое золото снял и в сумку спрятал. Он играл в ту же игру. Кто первый ляпнет, не подумавши. Недооценка противника провоцирует. Хотя нурманов особо и провоцировать не надо. Они сами кого хочешь спровоцируют.
Но первым «ляпнул» не смоленский таможенник, а Машег.
— Варт, гляди какой храбрый кабанище! — весело произнес хузарин по-словенски. — Так неуважительно разговаривать с хёвдингом. Помнится, мы убивали и за меньшее. Давай я его убью! — И потащил из чехла лук.
— Да ну его! — так же демонстративно мотнул головой Сергей. — Потом виру платить.
— Да сколько той виры? — воскликнул Машег. — За смерда-то! На топор его глянь! Это ж не воинское оружие!
Отменно сказано. Сергей сам не сумел бы лучше.
А вот нурманову красную от мороза рожу аж перекосило.
— Да ты…
—
Хорошо сказал. Спесиво. Звонко. Даже с этаким тонким привзвизгом, характерным для нервничающего юнца с ломающимся голосом.
— Ты, варяг, забываешься! — прорычал «таможенник». — Мы — хирдманы смоленского конунга! Долой с коня, варяжонок, и товар на осмотр, если не хочешь испытать гнев конунга Харальда Бирнирсона! Тор мне свидетель: я научу вас уважению! Я…
И будто поперхнулся.
Потому что мимо саней, по обочинам зимника, к голове поезда выезжала нурманская гвардия Сергея. Две дюжины увешанных оружием и ценностями хускарлов с Дёррудом и Грейпом во главе.
— Ух ты! Что я слышу! — прорычал Дёрруд побасовитее смоленского мытаря. — Неужто тебя оскорбили, мой хёвдинг? — Убийца остановил коня слева от Сергея, подвинув лошадь Наслава. — Ну наконец-то веселье! Надеюсь, в круг со мной выйдет не этот лесоруб, а тот, с серебряной пиписькой на шее?
Точно. На шее у старшего — цепка, а на цепке — серебряный знак бога Фрейра.
Сергей как-то даже внимания не обратил, но у Дёрруда на такое взгляд наметан.
Поклонник Фрейра… И какой вывод из этого можно сделать?
Вывод сделал Грейп.
— Точно, пиписька! — гоготнул он. — И мелкая какая. Небось со своей отливал!
— Такой разве отольешь! — подхватил Машег, для которого подобный «подштанный» юмор был родным полем. — Ты такую сначала попробуй отыщи! Небось, каждый раз, как этот, — Машег показал пальцем на «таможенника», — гашник развяжет, так полдня писюн свой уговаривает: вылезай, крошка, покажись! Мы с тобой большие дяденьки! Нельзя нам на штаны напрудить!
Дружный гогот напугал не только ворон, но и возниц Сергея. Оно, конечно, вроде свои нурманы ржут, а все же нурманы.
Храбрость, ярость и специфическое чувство юмора входят в обязательный список нурманского воина. А вот такое качество, как терпение, отличает только самых лучших. Поклонник Фрейра в их число не входил.
— Ты оскорбил меня, хузарский ублюдок! — заорал он, выхватывая меч и скидывая со спины щит. — Я убью тебя здесь и сейчас! Слезай с коня и познай силу моего гнева!
— Сидеть, малыш! — рыкнул Дёрруд, опережая Машега, что было непросто. — Этот воистину храбрый хирдман так хочет драться, что даже забыл, кто оскорбил его первым. А ведь это я первым заметил крысиную пипиську, которую он носит, видно, в знак уважения к крысам, потому что не славному же Фрейру посвящен этот крохотный писюнчик! Эх! — Дёрруд соскочил с коня, бросил в снег рукавицы, демонстративно сжал и разжал кулаки. — Все как я люблю! Хороший день, хорошая компания и настоящий храбрец, готовый порадовать богов своей смертью! Посторонись, смерд, — произнес он добродушно, отодвигая замершего с открытым ртом здоровяка, уставившегося на татуированные руки Убийцы. — Ты, храбрец, вызвал меня на хольмганг! Назовись, чтобы я знал, кто познает ласку моего клинка! — И, не дожидаясь ответа ошарашенного хирдмана: — Хотя нет, не говори ничего. Богам ведомо твое имя, а мне все равно!