Княжич Юра III
Шрифт:
Вот и у меня краска попыталась броситься к лицу, когда речь зашла о моём творчестве. Может быть, даже часть её достигла кожи, но только часть. Малая часть, так-как я сознательно себя контролировал. Знал, что шатать меня будут с самых разных сторон. И эта — ещё не самая чувствительная.
— 'Пусть черёмухи сохнут бельём на ветру
Пусть дождём опадают сирени
Всё равно, я отсюда тебя унесу
Во дворец, где играют свирели…' — старательно пропела девушка. Голос у неё был неплох, но вот со слухом имелись проблемы. Так что, это резало меня по живому сразу в двух направлениях: стеснения, смущения от того, как слышишь свои слова
Но я только сильнее постарался расслабиться, понимая, что атака только-только начинается, и это всего лишь пробные, ещё очень осторожные шары.
— Мне нравится. Так романтично! — свела ладони вместе и подняла мечтательно глаза к потолку она. — А кому посвящены эти строчки? — тут же опустила глаза и посмотрела любопытным взглядом на меня она. — Алине или Марии?
— Это абстракция, — прикладывая всё большие усилия, чтобы продолжать оставаться спокойным и внешне нечитаемым, ответил я ровно. — Абстрактная песня об абстрактной любви.
— Ну, Юр? Мне-то можно сказать, я-то никому не выдам. Всё-таки, Мария? — не унялась она. А мне тяжело было даже слышать это имя — долбанное наследие Княжича!
— Это абстракция, — максимально ровным тоном повторил я.
— Ну, признайся — это же о Марие? Ведь все знают, что всё Югорское Княжество, это лес. Один большой лес. «Заколдованный лес». Ну, ведь правда же? — продолжила шатать меня в этом направлении психологиня, даже не столько заметив, сколько почувствовав, слабину.
— Кстати, Юр, должна признаться, — сказала девушка. — Я ваша с Алиен большая фанатка! Я смотрела все ваши клипы. Слушала все песни — они потрясающие! Ещё я видела оба этих сюжета по телевиденью. И ту совершенно возмутительную поделку этой «Натальи Звёздной»… ты, кстати, знал, что её нашли повешенной, здесь, в её квартире, в Петрограде?
— Нет, — ответил я. Постарался дать этот ответ спокойно, но лицо моё, похоже, всё-таки выдало что-то, какую-то часть глубинных, вроде бы взятых под контроль эмоций. Хотелось поморщиться и заявить: «Она знала, на что шла». Но я сдержался. Ограничился только коротким и ёмким «Нет».
— А это правда, про Зацепину? — продолжила бомбардировать меня неприятными вопросами Лариса Валентиновна. — Анастасию Дмитриевну?
Этот вопрос и это имя больно укололи сердце. Очень больно. Хоть своей вины я в том происшествии не чувствовал. Вообще, очень-очень сильно стараюсь держать это паразитное чувство, прививаемое нам с самого детства лишь для того, чтобы проще было управлять и манипулировать, как можно дальше от себя. Сам не винюсь, и других стараюсь не виноватить. Всё равно, вспоминать ту девушку, что очень хотела быть со мной и погибла именно из-за этого желания, было больно.
И Лариса Валентиновна, изображавшая самое дружеское участие (а может, и не изображавшая, кто её знает?), точно это во мне заметила. Или, скорее, почувствовала, так как лицо-то спокойным я удержал. И даже руки, лежащие на подлокотниках, в кулаки не сжал, хоть и был очень сильный порыв сделать это. Но я был заранее готов и сумел проконтролировать эти моменты.
А ещё, очень отвлекло то, что я рассмотрел на отвороте форменного пиджака девушки, в петлице, маленький и неброский металлический значок, сообщавший посвящённому человеку, что передо мной Одарённая Ранга Гридень с Даром Разума. Что означает, что она максимально чувствительна к малейшим проявлениям эмоций или внимания.
Очень помогла подготовка к скорому экзамену, с её изучением теоретической части квалификационных требований. Именно то, что я, как раз, только накануне, до поздней ночи, и даже после отбоя, изучал градацию Одарённых и их систему опознавательных знаков. Впрочем, я уже ранее упоминал об этом.
Понимание, что передо мной Разумник, сработало, практически, как триггер. Я собрался мгновенно. Меня словно ушатом холодной воды окатили. Тело расслабилось само собой. Взгляд стал острым, но чистым, лицо — нечитаемым: нет места эмоциям и лишним напряжениям в «боевом режиме».
— Правда, что это именно она вывела тебя из запоя и наведённой депрессии? — словно не заметив изменения моего состояния, продолжила бомбардировать меня она вопросами.
Я молчал. Ничего не говорил. Сидел расслабленно и следил за психологиней «ленивым» взглядом, каким кот смотрит на обнаглевшую мышь, слишком близко рискнувшую подойти к месту его дневного отдыха. Вроде бы и бросаться ловить-убивать не за чем — кот сыт, но пусть только повод даст, пусть только ещё на шажок придвинется, на полшажка…
— Наверное, очень достойная была женщина. Болела своим делом, своей профессией, — не удовлетворившись отсутствием реакции, продолжила давить Лариса Дмитриевна. — Вы близки с ней были? — последовал прямой вопрос и ожидание ответа.
— Нет, — односложно предоставил этот ответ ей я.
— Но как же? — даже слегка растерялась она. Может быть, от этого ответа, может быть от чего-то своего, что могла почувствовать она, но не мог почувствовать я. — По телевизору ведь сказали…
Можно было возразить на это, мол: «мало ли, чего по телевизору говорится? Всему верить теперь?». Но я не стал. Просто промолчал, не меняясь в лице. Теперь это было просто: рука у меня трясётся тогда, когда тянется к пистолету, когда пистолет уже в руке, а мишень впереди, никакого тремора нет и в помине. Ни тряски, ни колебаний, ни эмоций. Они потом будут.
— А это правда, что ты убил Ратника и Воя, чтобы отомстить за неё?
— Нет, — спокойно ответил я, продолжая «лениво» следить за ней.
— Но, как же?.. — растерялась ещё больше она. — А видео? А свидетели? Это враки? Ложь? Постановка?..
— Не было мести, — подумав, всё ж решил пояснить я. Но только это. Не более.
— «Нет зла в моём сердце, но…» — медленно процитировала строчку моей песни она так, словно ей, вдруг, стало всё понятно. И взгляд, которым она на меня после этого посмотрела, как-то изменился. Что в нём возникло? Может, я ошибаюсь, но мне показалось, что… уважение?
— А твой брат? Как он? — через какое-то время продолжила она. Но уже без того напора, что раньше. — Я слышала, что в Москве на вас было ещё одно покушение?
— Было, — ответил я.
— А брат? Как Матвей?
— Не знаю, — ответил я. — У меня нет телефона. Первому курсу запрещено их иметь. По телевизору, в новостях, которые нам включают перед отбоем, про Матвея сообщений не было.
— Оу… — спохватилась она. И я почти поверил, что психологичка об этом обстоятельстве действительно забыла. И, что она «устыдилась своей бестактности».